Или — попытался сказать?

„А что, неправда? Ему ли, танкисту, не знать, что в человеке гораздо больше дерьма, чем он сам о себе думает? Когда давишь гусеницами или накрываешь гравиподушкой — что вылезает?“ — думал Осин, почему — то не в силах расстаться с этой неаппетитной темой. Правильно, одно говно прет! Хоть нос затыкай, если гермошлем приоткрыт… Когда давишь людей, потом кажется — везде говно… Человек — гной еси и кал еси — не танкистом ли сказано?

А к чему это он? С чего бы его вдруг заклинило на испражнениях? Ах да! Легкое помутнение сознания. Контузия, наверное. Своего рода небольшая компенсация от чрезмерного увлечения аварийным катапультированием…

Впрочем, нет, какие тут, к черту, катапульты! Просто его, Женьку Осина, героя и офицера, спас от верной смерти неказистый рядовой казачок, смешной толстощекий мальчишка с добрыми глазами дворняжки… Прикрыл собственным телом от очереди в упор… Прикрыл и умер…

А ему как жить после этого? Хоть кто — нибудь об этом подумал, как ему теперь жить? После такого? Потому что он, Женька Осин, чувствует себя теперь полным дерьмом, словно тоже угодил под собственный движущийся танк…

„Однако сантименты в кулак и сопли вожжами!“ — как любит говорить комбриг Тупичков. Пора бы, наконец, осмотреться и понять, куда его занесло на этот раз.

Универсальные защелки отщелкнулись, и он почувствовал, что снова может двигаться.

„Между прочим, он опять выбрался живым — здоровым из ситуации со знаком минус!“ — думал сотник, потихоньку выцарапываясь из кресла. Ай да Женька, ай да сукин сын! Почти такой же сын, как сам Александр Сергеевич, отец — основатель русского литературного языка, разъедрит кочерыгу…

Пытается развеселить сам себя?

Выскочил! Да! „Женька Осин — везучий малый!“ — сказал себе сотник. По привычке сказал, как не раз уже говорил. И тут же поморщился. Не звучит потому что, на этот раз — не звучит. Не слова на языке — кислятина какая — то. Если бы не забрало шлема — так и сплюнул бы.

Выскочил, потому что вместо него погиб другой. Спас его, закрыл собственной броней, как последнего желторотика.

Эх, Алешка, Алешка…

Что ж ты наделал, парень?! Зачем ты это сделал?!

Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.

САУП на оборонительных позициях пластунов.

13 часов 32 минуты.

Вскрыв четырьмя мазками пластида тяжелый люк, мы с Кривым обнаружили в конце перехода отсек со сдвигающейся плитой вместо потолка и двумя станинами, приспособленными под крепления танковых катапульт.

Одна из них только что отстрелилась, увидели мы, второе стальное яйцо все еще стояло на месте, поддерживаемое вертикальными полозьями. Если бы не оно — сразу не сообразить, что за хитрая механика.

Ай да казаки! Мастера!

Использовать для эвакуации из „супа“ танковые катапульты — это они хорошо придумали. Даже здорово придумали, чего уж тут говорить. А мы — то с Кривым рты раззявили…

— Ладно, хорош глазеть, давай работать! — коротко распорядился Вадик. — Надо бы зачистить все их „аптушки“…

— Есть, сэр! Слушаюсь, сэр!

— Вот и слушайся, — невозмутимо подтвердил Кривой.

— Может, еще кто есть в бункерах? — предположил я.

— Не похоже.

— Пойдем прошвырнемся на всякий случай. Если людей нет, мины наверняка есть.

— Как скажешь, командир…

— „Ромашка–11“, я — „Первый“, прием, — вызвал я.

— Слушаю, „Первый“! — мгновенно отозвалась Игла. — Как там у вас?

— Прекращайте атаку, мы на месте, здесь чисто.

— Есть! Понял! А мы уже прекратили, — сообщила она. — Я уже поняла, что вы внутри, отвела людей.

— А… То — то я смотрю, пулеметы смолкли.

— Наблюдательный ты, аж завидки берут, — хихикнула она.

— Разговорчики!

* * *

Шлепая по коридору, мы с Вадиком возвращаемся обратно в центральные отсеки.

Погибший казак так и лежит у стены, куда его отбросило моей очередью. В тихом полутемном бункере его вытянутое тело почему — то сразу бросается в глаза.

Массивная фигура, закованная в непроницаемую, обезличивающую броню. Неподвижная, как сломанная кукла. Почти целая, почти хорошая кукла, только небольшие отверстия на груди. Ровная строчка небольших аккуратных отверстий с обожженными краями и треснувшей вокруг броней. Почти незаметно, если не приглядываться…

„Мертвецы выглядят на удивление мертвыми“, — как было сказано давным — давно. Именно так! Мертвецы выглядят, словно никогда не были живыми, это я подтверждаю. В принципе, достаточно просто посмотреть на мертвое тело, чтобы поверить в существование души, вдруг пришло мне в голову. Просто посмотреть на любое мертвое тело, похожее на брошенную, ненужную вещь…

На мгновение у меня даже появляется странная мысль — вскрыть забрало и глянуть, кого я убил. Молодой или старый, красивый или некрасивый, он или она, в конце концов? Хотя, нет, у казаков женщины почти не служат в боевых частях, тем более в пластунах…

Значит — он.

И что еще я собираюсь увидеть? Это сверху, на броне — ровная строчка аккуратных отверстий. А там, под панцирем, наверняка месиво, пули взрывались уже внутри.

Я же говорю — очень странная мысль. Совершенно незачем знать, кого ты убил. Совершенно необязательно это знать… Потому что — война! Ты стреляешь, в тебя стреляют, все равны как в бане перед шайкой с водой. В конце концов, или — ты, или — тебя, сегодня — ты, завтра — тебя… Кому — то — везет, а кому — то — нет.

Нехитрые оправдания, конечно. Но я ведь давно уже не оправдываюсь. Как кому повезет! И точка.

Этому неизвестному казаку не повезло. Здесь и сейчас.

„Нет, сегодня совсем не мой день!“ — как сказал пленный пират после гибели своего брига, когда ему накидывали петлю на шею.

Анекдот. Тень мимолетной улыбки…

А что, на войне люди вообще много смеются. Часто смеются, любая грубоватая шутка способна целый взвод довести до желудочных колик. Смеются и воюют, люди вообще странные существа. Похоже, там, наверху, в гипотетическом руководстве мирозданием кто — то закисает от смеха, глядя, как внизу все уже обхохотались…

— Кир, ты что там застыл? — окликает меня Кривой.

— Да иду, иду…

* * *

Позиции у казаков действительно оказались впечатляющие. По сути, целая цепь бункеров, соединенных между собой крытыми переходами. Бугры многослойных пласто — бетонных накатов снизу были почти не видны, только здесь, на высоте, видишь, как здорово у них все оборудовано. Когда осмотришься, тем более видишь.

Да, если бы пластуны сами не отошли, штурмовать бы нам и штурмовать. Не один взвод, весь батальон можно положить, понимали мы с Кривым, переглядываясь. Теперь можно, не страшно глазеть. Только времени на это опять не было…