людей. Нам так часто говорили: «В этом лесу погиб мой отец», или: «В том ущелье партизаны застрелили моего брата», что, в конце концов, мы осознали весь размах этой трагедии. Горцы, казалось, не осознавали, как геройски и самоотверженно они себя вели. Чем больше они страдали, тем сильнее они верили в триумфальную и окончательную победу дорогого им Союза.

Сонливо размышляя о том, как долго мы можем проспать, мы весь первый день наступившего нового года и пятнадцатый — вновь обретенной свободы — мы провели в постели. После того, как стемнело, мы еще два часа посидели в доме у камина. Сын нашей доброй хозяйки уже сбежал на Север — вот такая ниточка связывала ее материнское сердце с этим идеальным раем. Она накормила нас, поправила нашу одежду и рассталась с нами самым сердечным: «Да благословит вас Бог!».

Ее младший сын, одиннадцатилетний мальчик, проводил нас на пять миль к дому другого юниониста, который принял нас, даже не поднявшись с постели. Он подробно рассказал нам об одной узкой и тайной тропе, которую нам без его помощи было бы непросто найти.

По морозному и обжигающему щеки воздуху мы скорым шагом направились вдоль долины, по дну которой стремительным потоком несся бурный горный ручей — в мрачном обрамлении крутых, в несколько сотен футов высотой, поросших соснами и зарослями болиголова горных склонов. На протяжении 12-ти миль дорога пересекала ручей 29 раз. Мостами служили броды — для верховых и повозок, и легкие мостики для пешеходов. Насквозь промерзшие и окоченевшие, мы обнаружили, что ходьба по обледеневшим и скользким бревнам да еще и в темноте — весьма сложное и опасное искусство. Самым неловким из нас был Вулф — он несколько раз падал в ледяную воду, но, все-таки вовремя и быстро выскакивал из нее. С величайшей смиренностью и безмятежностью он воспринял наше предположение, что даже если допустить, что вода является его родной стихией, он, должно быть, весьма необычный человек, раз предпочел плавание ходьбе, особенно, если учесть нынешнюю температуру воздуха.

На одном из мостиков не хватало одного бревна — его унесло потоком. Мы обошли это место в радиусе ста футов, но не могли найти даже волосинки, с помощью которой Магомет перешел через бездну. Но насколько каноэ древнее кораблей, настолько и ноги проще, чем мосты. Мы вошли в водку по пояс, и перешли реку лавируя между плывущими по ней льдинами.

Наши одежды пострадали так же сильно, как их владельцы. У нас не было зеркал, поэтому я ничего не могу сказать о себе, но мой коллега мог бы стать моделью для живописца. Любой, кто видел его, согласился бы, что это был именно тот самый случай, поскольку такой столь фантастичной и безумной оборванности никоим образом нельзя было достичь при обычных житейских обстоятельствах. Похоже, судьба сама твердо решила — раз Джуниус вошел в Конфедерацию голым — оставив большую часть своего гардероба на дне Миссисипи — следовательно, и выйти из нее он должен был в таком же виде.

Пальто у него не было. Панталоны — в клочья изорваны острыми шипами терновника. Шляпа у него имелась, но это нельзя было назвать шляпой. После того, как он потерял свою в амбаре мятежников, это был дар одного дружественного африканца — «Интеллектуальной Контрабанды» — своему старому другу — «Надежному Джентльмену» — африканцем, который с таким трогательным пониманием приличий понимал, как неловко и униженно чувствовал бы себя корреспондент «The Tribune» разгуливая с непокрытой головой, в то время как в Америке есть, по крайней мере, один негр, у которого есть своя личная шляпа! Это чудо из белой шерсти эпохи Древнего красного песчаника, с округлым, как у сахарной головы верхом, и широкими, как у эскимосского капюшона, отворотами.

Его сапоги являлись «огромным» опровержением всех сообщений о том, что у мятежников плохи дела с кожей. Я хочу, чтобы вы поняли, что это не красочная метафора, а результат аккуратных и точных измерений, благодаря которым их заслуженно можно называть «семимильными» сапогами. Та небольшая часть его тела, которая находилась между верхом голенищ его сапог и нижней части его шляпы, была закутана в старое серое, стеганое одеяло сторонников Сецессии — и в общем, если к тому еще добавить его бледное лицо, в своем необычайном костюме, он выглядел как замечательный гибрид Гения-Интеллектуала и Мятежника-Бушвакера!

Еще до рассвета мы уже стучались в двери одиноко стоящего у подножия Блу-Ридж дома.

— Входите, — приветствовал нас голос.

Мы вошли и увидели сидевшую у камина женщину. Мы начали рассказывать о себе, но она почти сразу прервала нас:

— О, я знаю все о вас, вы — заключенные янки. Ваши друзья, которые были здесь вчера вечером, сказали нам, что вы идете следом, поэтому я сижу здесь и жду вас. Устраивайтесь у огня и просушите свою одежду.

А потом мы в течение двух часов слушали ее рассказы о войне. История почти каждой юнионистской семьи была полна романтики. Каждый неведомый нам горец был смел, проницателен и полон веры, и почти каждая зеленая гора была окроплена именно той алой росой, из которой вызрели столь яркие и спелые плоды.

Спрятаться здесь было просто негде, поэтому мы отправились к ее соседу, который тоже ждал нас. Он отвел нас в свой стоящий у дороги склад.

— Гвардия, — сказал он, — в прошлый четверг напрасно потратила на его осмотр массу времени, так что вряд им захочется навестить его снова.

Вскоре, лежа в теплой постели у жаркой печки, мы погрузились в душевный разговор с богом сна и сновидений.

XVI. Понедельник, 2-е января

Перед закатом от Бутби вернулся наш проводник, и заверил нас, что впереди все спокойно. И уже после того, как стемнело полностью, подкрепленные чаем и яблочным бренди, мы, по извилистым тропкам, вслед за нашим проводником, двинулись вверх по крутому, покрытому соснами склону Блу-Ридж.

Вид с вершины был красивый и впечатляющ, но не для нас — усталых и взволнованных.

Несколькими неделями ранее, провожавший нас юнионист отправил свою маленькую двенадцатилетнюю дочь — одну, ночью, на пятнадцать миль от дома по горам, чтобы сообщить некоторым сбежавшим от мятежников юнионистам, что гвардия выяснила их местонахождение. Они были предупреждены как раз вовремя, чтобы до прихода своих преследователей найти себе другое убежище.

Мы находились теперь на западной