Отяжелев от снеди и пития, на четвертый день все строго постились и молились в церквах. На пятый старший из епископов переяславский Петр служил праздничную утреню в старой, подряхлевшей Борисоглебской церкви. Изяслав выбрал этот день с умыслом. Ровно три лета назад старший Ярославич вернул себе стольное киевское княжение. Нынешним торжеством князь желал всем показать, дабы не сомневались: на отчем столе он утвердился крепко.

Храм был просторный, пятикупольный, но даже иным из бояр пришлось топтаться перед входом, ибо не помещались внутри. Те, кто успел занять место в церкви, шептались: митрополит Георгий отказался служить и воротит нос от русских святых. Ненастоящие, мол, святые, не за веру смерть приняли, а за просто так, по своей воле. Что, мол, за мученики такие, в княжьей сваре убитые?

— Вон он стоит, — кивали на митрополита, притулившегося у боковых врат алтаря. — Ишь, рожу недовольную свело. Ровно кислятины наелся.

— Не нра-авятся грекам наши святые, — кривился киевский боярин Воротислав Микулич. — Всё хотят, чтоб мы, как дети неразумные, под ними ходили.

— А то как же, — прибавил боярин Гордята Войтишич. — Своих небесных покровителей заведем и греков слушаться перестанем. Князь Ярослав дело-то начал, митрополита из русов поставил, да не доделал, опять с греками помирился.

— Церковь на Руси великую силу имеет, вот и не хотят греки выпускать ее из рук, — совсем не тихо сказал переяславский муж Симон Африканич, стоявший позади них.

Епископ Петр, читавший Апостол, запнулся, посмотрел на шепчущихся возле аналоя бояр, потом перевел взгляд на митрополита. Осенился знамением и опять уткнул глаза в книгу в золотом переплете. Варяг Симон, нарушивший благолепие службы, стушевался.

Утреня завершилась. С хоров спустились трое князей и ушли в правое крыло. Там покоились два гроба, один деревянный, другой каменный. Почему такое разделение было между святыми братьями, никто толком не знал. Другое знали твердо: припадавшие с воплем и мольбой к деревянному ли, к каменному ли гробу обретали скорую помощь и исцеление. Рассказы о чудесах, совершавшихся у мощей Бориса и Глеба, были в те дни у всех на устах. Особенно гордились вышгородцы, не устававшие пересказывать эти истории по десятому и двадцатому кругу.

Ярославичи и трое бояр во главе с вышгородским посадником Микулой Чудиным взяли деревянный гроб Бориса, положили себе на плечи и пошли из церкви. Впереди, прокладывая путь, двигались черноризцы с горящими свечами в руках. От храмовой паперти к ним присоединялись все новые монахи и растягивались черной, медленно текущей рекой. За гробом звенели кадильницами дьяконы. Кадили так густо, что шедшие сзади священники поперхивали. После всех шли епископы и митрополит Георгий. По сторонам шествия и в конце шагали княжьи мужи. Но дружинных отроков удержать в хвосте было никак нельзя. Они расталкивали простолюдинов обок процессии, пробивались вперед, орали славословия Борису и Глебу, троим Ярославичам. Множество городской черни забралось на дворовые заборы и кровли. Еще больше толпилось на пути шествия, напирало с боков. До новой церкви дошли с усилием.

Гроб поставили на приготовленный помост. Тут за дело взялись плотники, вбили под крышку инструмент, сняли верх.

Несколько мгновений все, кто набился в церковь, молча чего-то ждали. Вдруг под кровлей храма прокатился вздох изумления. Открытая рака благоухала, будто сказочный сад с молодильными яблоками и птицей Сирин на ветвях. Изяслав Ярославич сделался бледен. Младший Всеволод раскраснелся от радости. Святослав поднял в удивлении брови. Чернецы и попы пали на колени, затянули песнословие святым князьям: «Христа ради оставили тленную славу земную, царство земное возненавидев и чистоту возлюбив, неправедное убийство претерпели, никак не противясь заколающему вас брату…»

Перебивая пение, бояре восклицали в один голос:

— Чудо! Истинное чудо!

Посреди общего волнения раздался громкий стук. Митрополит Георгий рухнул на пол, распростерся и начал истово бить лбом о деревянный настил. Шитая жемчугом митра укатилась с головы, ее подняли.

— Увы мне, неверному! — испустил он ужасный вопль. — Не верил я в святость оных угодников Божиих. Сомневался в их честн ой погибели. Каюсь в том перед Господом и пред князьями-мучениками!

Митрополичья свита поставила владыку на ноги. Надели ему на голову митру, отряхнули ризу от свежих опилок. Нетерпеливо отстранив всех рукой, он подошел к гробу и приложился устами к краю. Постоял немного в оторопи, вдыхая чудный запах, и направился к большому храмовому образу Бориса и Глеба перед алтарем. Благоговейно облобызал его. После поднялся на солею у алтарных врат, вздел руку, указуя на притвор, и грянул:

— За Глебом!

Бояре потянулись к выходу из храма. Радостно посмеивались в бороды:

— Ну то-то же!

— Знай теперь, греки, наших!

— Ай да святой Борис! Чудно митрополиту ум вправил!

Быстро вернулись в старую церковь, приступили к каменному гробу Глеба. Его взваливать на себя не решились. Приготовили возок, на него и переложили, вдесятером, сильно утрудившись, гробницу из белого камня. Обвязали веревками. В возок вместо коней впряглись трое князей, их сыновья и бояре. Черниговскому воеводе не досталось места, он толкал возок сзади.

Чернь на сей раз отвлекли хитростью. Совет дал княжич Мономах: бросать в толпу монеты, шкурки и отрезы паволок. В драке за подарки черный люд схлынул с пути и совсем не мешал. Глеба перенесли даже быстрее, чем Бориса. Однако с ним вышла другая трудность. Возок решили вкатить в церковь. Поставили на крыльцо толстые доски-скаты и потянули.

В дверях гроб встал. Посмотрели — ширины входа было довольно, чтобы возок проехал. Однако он не ехал. Тянули, дергали, толкали — ни с места.

От простолюдья стали долетать посмехи.

— Без Божьей помощи везем! — догадался князь Всеволод.

— Отчего же? — недоверчиво спросил Изяслав.

Всеволод повернулся к народу: духовным, дружинникам, черни. Воззвал:

— Пойте все «Господи, помилуй»!

И первым пал на колени. Изяслав бухнулся на крыльцо не раздумывая. Черниговский князь опустился с оглядкой на свою дружину.

Волна коленопреклонения докатилась до простолюдья, ненадолго задержалась и вдруг, словно прорвав препятствие, побежала дальше. Над площадью и окрестными улицами вознеслось оглушительное молитвословие. Спугнутые вороны взвились с кровель.

Попробовали стронуть воз — не вышло. Опять молились, опять пробовали. Только на третий раз гроб въехал в церковь.

Открывать его побоялись. И без того святой князь Глеб показал явное чудо.

К обоим гробам подходили и целовали. Затем положенным чином и с песнопениями поместили их в новые каменные саркофаги, запечатали мраморными крышками. Митрополит Георгий с непроходящим изумлением на лице стал служить литургию.

После опять был пир на весь мир. Тут уж и монахам пришлось оскоромиться. На братьев Ярославичей сошла благодать, втроем сидели за столом в великой любви меж собой и со своими дружинами.