И хотя эта позиция в какой-то мере оправдана, но она представляется крайне односторонней, ибо она абсолютизирует роль герметизма в становлении классической науки. И действительно, широко известен тот факт, что к герметизму апеллировали большинство творцов новой науки. Так, об увлечении Ньютона герметизмом свидетельствует Портсмутская коллекция, куца входили его алхимические рукописи 1690-х гт. Предельно близок к герметизму Фр. Бэкон, который хотя и насмехался над попытками алхимиков извлечь секреты из языческих мифов, тем не менее в его собственных работах господствует вера в древнее знание. Ему не удалось до конца отделить свою работу от духа и методов герметиков. И всё же, как представляется, это была скорее дань традиции, чем тот плацдарм, на котором разворачивалась борьба за новую науку. Ссылки великих творцов новой науки на герметические тексты можно расценивать, видимо, как чисто риторический прием, ибо они не являлись органическими компонентами зарождающейся науки. По словам Бэкона, в развитии науки «кое-что принесла деятельность алхимиков, но как бы случайно й мимоходом»[551]. Безусловно, и герметизм, и магия, и алхимия так или иначе способствовали утверждению в новоевропейском сознании идеи о способности человека преобразовывать природу на основе знания. Но было бы совершенно необоснованно из этого делать вывод об определяющей роли герметической традиции в рождении новой науки. Если между ними и была какая-то связь, то скорее отношение причастности. Ведь новая наука рождалась в недрах предшествующих эпох и изначально она несла на себе их отпечаток. Поскольку новая, нарождающаяся наука была принципиально иной по содержанию, то очевидно, что у нее еще не было адекватной этому содержанию новой формы. Неслучайно, Кампанелла как-то заметил, что «пока искусство не становится понятным, его всегда называют магией, только потом просто — наукой»[552]. Таковым не совсем понятным искусством и была зарождавшаяся в недрах Ренессанса новая наука. Поэтому было бы глубоким заблуждением утверждать, что новая наука родилась из ренессансной герметической традиции, и стоило бы согласиться с заявлением Э. Роузена: «Из ренессансной магии (включая герметизм) и астрологии родилась не современная наука, а современная магия и астрология»[553].

С самого начала следует заметить, что интерпретация научной революции XVII в. неоднозначна в историко-научной и методологической литературе. Сама ее оценка во многом зависит от исходных представлений о характере развития научного знания. В соответствии с кумулятивистскими и некумулятивистскими представлениями о развитии науки в истории науки сложились три основных подхода к интерпретации научной революции. Первый представлен известным французским историком Пьером Дюгемом и оксфордским историком науки Алистером Кромби.

Отстаивая общую идею преемственности в развитии научной мысли, в ходе своих исследований по истории механики, науки Средневековья и Возрождения Дюгем пришел к выводу, что существовала определенная преемственность в развит™ научного знания от Средневековья до Нового времени. Так, он считал, что не Галилей, а номиналисты и калькуляторы XIV в. положили начало классической науке. Галилей лишь переформулировал и обобщил в механике результаты, полученные средневековыми учеными Ж. Буриданом и Н. Оремом. Он фактически проследил путь, идущий от средневековых дискуссий через Леонардо да Винчи к галилеевой механике. Тем самым Дюгем отверг по сути факт существования научной революции XVII в.

К такому же выводу пришел и А. Кромби на примере средневековых исследований по оптике. В частности он полагал, что оптическая теория Средневековья аналогична оптике Декарта и вообще XVII век лишь переформулировал то, что создало позднее Средневековье.

Второй подход представлен А. Койре, который придерживаясь в целом некумулятивистских взглядов на динамику научного знания, показал в своих историко-научных работах, что нет прямой связи и преемственности между создателем классической науки Галилеем и средневековыми учеными, так как у них были совершенно разные подходы и методы исследования природы. А потому Койре говорит о факте научной революции, имевшем место в европейской науке XVI-XVII столетий.

Характеризуя суть первой научной революции, Койре указывал на две ее тесно связанные черты:

1) Разрушается основное понятие греческой Античности — «космос». Из науки практически исчезают всякие рассуждения, основанные на этом понятии.

2) Пространство геометризуется, т. е. абстрактные пространственные измерения евклидовой геометрии подставляются вместо конкретных, протяженных и различаемых «мест» догалилеевской физики и астрономии. «Фактически, — по словам Койре, — эта характеристика почти эквивалентна математизации (геометризации) природы и, следовательно, математизации (геометризации) науки»[554].

Итак, по мнению Койре, в результате научной революции иерархизиро- ванный, качественно определенный, ограниченный «космос» Античности и Средневековья сменился открытым бесконечным «универсумом» новоевропейской науки, в котором физика, точнее механика Неба и механика Земли подчинены одним и тем же законам. Тем самым физика и астрономия неразрывно связаны единством своих законов, имеющих не качественный, а количественный характер. Из них изгоняются все рассуждения о совершенстве и гармонии, смысле и цели мироздания. Отсюда понятно, почему классическая наука заменила все качества количествами: в математизированном мире нет места качествам. В целом можно сказать, что суть научной революции XVII в. Койре усмотрел «в замене мира чувственных впечатлений и качеств, обыденного мира приблизительных соотношений универсумом строгих соотношений, точных мер и жесткой детерминации»[555].

Начиная с 60-х годов XX столетия стала вырисовываться некая синтетическая точка зрения на научную революцию, согласно которой «мощный интеллектуальный прорыв» в науке XVI-XVII вв. включал как фундаментальные, революционные изменения самого подхода к изучению природы, так и определенную преемственность идей в получении нового знания. Такого взгляда на характер развития науки придерживались Леонард Олыики и Аннелиза Майер.

Реконструированные выше подходы к интерпретации научной революции являются, безусловно, односторонними и ограниченными, ибо они представляют собой чисто интерналистские объяснения развития научного знания. На самом же деле научная революция XVII в. — это сложный культурный феномен, в котором сконцентрировалось множество факторов как внутреннего, так и внешнего планов. Среди них, как было показано выше, можно назвать изменения общественно-экономического, технического порядка, изменение общей духовной ситуации, вызванное Реформацией, и множество других.