— казалось, дверг исчез или скрывался под землёй. А затем, спустя почти три недели, на улицах Окольнира услышал разговор двух случайных прохожих женщин.

— Ты слышала последние вести? Говорят, Всеотец в ярости, что наш наместник не может изловить змея, пока Тор на него охотится в Мидгарде. Поэтому-то господин Хрейдмар и полез в самое пекло! — причитала одна из них. — Вот только не рассчитал силу, а потому-то пострадал и, кажется, не выберется из лап смерти, — причитала одна из них.

— Ну и поделом! Зачем только полез, если рука больше секиры не держит? Говорили ему: не суйся, змей опасен. Но нет, решил доблесть доказать, и что в итоге? Лежит и почти помирает: лекарства его совсем не берут. Будто проклял кто! А вот молодой господин Андвари — герой! Целое нижнее поселение спас!

Так, значит, вот где пропадал дверг: охотился за званием наследника и избавлялся от врагов. «Будто проклял кто» — я догадывался, о ком шла речь, но могли бы и меня посвятить в свой план, а не выбрасывать, будто ничего не значил. Горькая мысль хлестанула рассудок: а кем я был на самом деле? С Андвари мы хоть и общались, но друзьями не стали, а Гулльвейг… Её величали моей, однако хитрая принадлежала сейду всей душой и телом. А я её любил.

А меж тем тучи сгущались над головой ван. Дикая охота перевернула вверх дном весь Трудхейм в поисках зацепок, где искать «проклятую ван». Накануне их визита ко мне явился Фрейр и предупредил о грядущей облаве. Тогда мы вместе с ним пробрались в комнату его сестры и перебрали все вещи, пряча и уничтожая всё, что могло показаться подозрительным. Однако Гулльвейг, видимо, предполагала такое развитие событий и не оставила ничего, кроме сундуков с платьями и украшениями. Свитки рассказывали сказки, кои асы читали детям, или описывали рецепты медовухи и вина. Фрейр обещал их уничтожить, чтобы никто не подумал, будто ван замышляла отправить кого-нибудь. А я перебирал её шкатулки, пытаясь искать хоть какую-нибудь записку с намёком, где мы могли бы встретиться с ней, но ничего не находил. Да и навряд ли она вообще появлялась здесь после встречи с Фригг. Поэтому Дикая охота во главе с Бальдром, который решил мстить за мать, ничего не нашла.

Фригг ослепла, несмотря на все старания Фрейи. Трэллы поговаривали, что разум верховной госпожи окреп, и она подтвердила, что прокляла её именно Гулльвейг, а не хранительница Ванахейма, с которой они вдруг подружились. О том, что я тоже был в тот день рядом с ван в покоях богини, все будто позабыли. Я был уверен, что здесь замешаны угрозы и иллюзии Одина: он не упустил бы шанса попрактиковаться в колдовстве и не запугать жену, окончательно превращая её в свою куклу. А Бальдр стал его знаменем справедливости и отмщения, ибо Хеймдалль пал в глазах Всеотца. Мой огонь оставил на его лице ожоги, а месяц сидения в темницах Валаскьяльва окончательно изменил недалёкого: он стал молчаливее, а в наказание за использование рога отправился в леса Асгарда сражаться с гигантскими пауками.

Фрейр объявил, что не виделся с преступницей-сестрой и стал больше пропадать в Ванахейме, боясь, что туда тоже проникли твари, да и смотрели на него теперь косо, обвиняя в родственной связи с предательницей. Бедная Сиф тяжело переживала из-за него, одиноко бродя по садам и ухаживая за растениями. А Фрейю никто не видел. На все мои вопросы её брат не ответил, сказав, что более они не общаются — он разочаровался в той, что всегда вдохновляла.

Мерзкие слухи поползи о Гулльвейг, которую стали обвинять не только в недуге Фригг, но и прочих несчастиях, начиная пробуждением тварей и заканчивая простудой какого-нибудь аса, о коем никто не вспоминал бы просто так. Однако теперь появился повод: всё плохое происходило по вине «проклятой ван». Я пытался бороться и спорить, призывая к здравомыслию, но натыкался на стену тупости и глухоты. Поэтому всё чаще уходил в Ётунхейм, где слонялся по пустошам, слушая завывание ветра, или возводя из руин чертог матери. Бюлейст был несказанно удивлён моей идеей и старался помочь, насылая бурю и снося всё ненужное прочь. Работа шла медленно, но это было единственным, что отвлекало от бесконечных дум. Я сидел в библиотеке до ночи, пытаясь найти чары, что могли бы укрыть Гулльвейг от псов и воронов, кои украдкой следили теперь за мной в полумраке. Я швырял в них огнём, заставляя птиц тут же испуганно исчезать и не появляться несколько дней, но затем они вновь возвращались и с каждым разом становились тише и незаметнее — Один наращивал своё могущество, как и я. Пусть Гулльвейг скрывалась, прекращать изматывающие уроки никто не собирался: иллюзии сменялись огненными шарами, двойники теперь спокойно расхаживали по комнате и могли менять облик: из меня становились котами или даже сундуками. Я всё думал создать образ вана и отправить его на суд Тюра, однако двойник не продержался бы долго, а за обман можно было бы лишиться головы. Поэтому и продолжал поиски, не желая сдаваться.

И тогда мне пришла идея: создать магический артефакт, зачаровав его так, чтобы никто не мог обнаружить её. Кровь ван и золото легли бы в основу, прочно связывая две её магии воедино и питаясь от темноты Хельхейма и природных недр. Оставалось только сплести узор рун, чтобы они прятали владельца. Пробовать чары пришлось на собственных двойниках, ибо посвящать кого-то ещё в свои планы было опасно. Я перебирал сотни вариантов, однако каждому не хватало чего-то: чары то слишком быстро пропадали, то скрывали только часть туловища, то и вовсе походили на завесу тумана, в котором запросто угадывался силуэт. Неприятная догадка пришла спустя две недели: если я хотел спрятать Гулльвейг от птиц и собак, то нужны куски их плоти. Перо получить было гораздо проще, чем вырвать кусок шерсти пса, который находился под постоянным присмотром Бальдра. Нужно было выжидать момента.

Я почти утратил надежду увидеться с Гулльвейг вновь, как однажды ночью в Ётунхейм явился Андвари. Выглядел он взволнованным и уставшим, а секира грозно высилась за спиной. Я ожидал увидеть перепачканные в крови доспехи и измученное ранами лицо, однако вместо этого дверг выглядел аккуратно в синей рубахе и серебряной кольчуге, а шерстяные штаны и кожаные сапоги будто и не знали пыли или сажи. Он поклонился мне, едва выйдя из портала, и тут же подавился воздухом: я вцепился в его горло, прижимая к треснувшей колонне:

— Где