должен питаться сердцами клятвопреступников и убийц — так по крайней мере говорится в сказках двергов. Один непременно обвинит в этом меня, вот только страдать будут другие, которым придётся с ним справляться.

Никогда прежде не слышал, чтобы её терзали беды кого-то ещё, кроме неё самой, в чём она сама призналась сестре. Впрочем, Андвари был ей зачем-то нужен, и Гулльвейг должна ему обещание, а значит, его проблемы становились и её. Нужно обязательно разузнать, что за тайну они скрывали.

— Я отправлюсь в Свартальфахейм, — решительно произнесла колдунья, дуя на руки в попытке согреться. — Андвари не справится, и к тому же змей — прекрасная возможность, чтобы избавиться от Хрейдмара.

— Мне было бы спокойнее, если бы ты осталась тут, — предложил я, однако знал ответ наперёд. — Прошу: подумай. Здесь никого: вороны сюда не сунутся, ибо город окружён защитными чарами, и только я могу сюда кого-то приводить. Сможешь отсидеться, Бюлейст покажет тебе уцелевшие комнаты, я разведу огонь и принесу еды, а потом мы вместе придумаем план.

Ван покачала головой:

— В Окольнире у меня есть припасы для зелий и некоторые свитки, тем более что там же и будет змей и Хрейдмар. Кроме того, Один не станет соваться в дела двергов, так что я буду в безопасности. И не думай спорить, Локи: там же источник моего сейда — золото и металлы.

— Твой сейд двойственен, — заметил я с упрёком. Она никогда не рассказывала, что ей стало известно о матери и проклятии Хельхейма, о котором говорил сначала Бюлейст, а теперь призналась и сама ван.

Брат, посмотрев на наши лица, поклонился:

— Я оставлю вас и прослежу, чтобы никто не вздумал пересечь или появляться подле границ Ётунхейма, — и он исчез.

Гулльвейг недовольно взглянула на меня, вставая, и, обнимая себя за плечи, отошла к окну, где бушевала буря.

— Что ты хочешь знать, наследник Ётунхейма?

Голос её сочился ядом — так она пыталась казаться злобной. Однако мне было всё равно: я бесшумно подошёл к ней, скрещивая руки на её талии и упираясь подбородком в острое плечо. От Гулльвейг разило холодом, но моего огня хватило бы, чтобы согреть нас двоих и спалить все девять миров.

— Расскажи мне.

Она плакала: слёзы текли по её щекам и падали на наши переплетённые ладони. Я знал, что завтра Гулльвейг уже вновь станет собой: чёрствой и решительной, а каждое слово будет пропитано отравой, и ван будет ранить снова и снова, лишь никто не вздумал сближаться с ней.

— Я так и не узнала, что произошло, — тихо произнесла она. — Отец никогда не говорил нам даже имени матери, и истина про неё открылась мне благодаря наставнику. Он и сказал, что она была ётуном из Хельхейма. Исцеление Фрейи, предсказания Фрейра и мои проклятия — всё это её наследство. Знаю, ты хочешь понять, кто меня учил и зачем, но это не моя тайна, а потому прости — имя я не назову, однако знай: наставник и моя мать — родные брат и сестра. Он так сильно хотел, чтобы их дар жил в ком-то ещё, что уговаривал меня и сманивал. Всё спрашивал: «Неужели ты не хочешь увидеть её лица, Гулльвейг?». А я тогда была совсем юной, чтобы обдумать все за и против. Мне ведь и так с детства удавалось зачаровывать предметы, а после снимать с них все проклятия, главное, чтобы чары были замешены на моей крови. Однако я повелась на сладкие речи и пролила свою кровь над… — Гулльвейг запнулась, смекнув, что едва не проболталась. — А затем ко мне явились призраки. Наставник думал, что через меня вновь увидит свою сестру, однако вместо этого нам явились толпы мертвецов из Хельхейма. Мне было одиннадцать, когда они тянули ко мне свои мерзкие гнилые руки и просили вернуть их к жизни, рвали мои волосы, цеплялись за одежду и кричали.

Голос её дрогнул, предаваясь воспоминаниям, а я с ужасом представлял картину: маленькая девочка, что бежала и скрывалась от сонма призраков, желающих достучаться до единственной живой души — они были как голодные собаки, почуявшие запах еды.

— Они всё кричали и кричали, а я зажимала уши, лишь бы не слышать их мерзкий шёпот, но их было так много, тёмный сейд клокотал вокруг и напитывал меня яростью, болью и местью, что я не выдержала и пропустила его через себя, — продолжила ван. — Наставник вымаливал прощения, однако было поздно: шёпот стал неотъемлемой частью меня. Годы потратила на составление татуировок, что сдерживают их пыл и помогают мне не сойти с ума. Научилась контролировать и подавлять, обходиться природным сейдом, однако всегда ощущаю дыхание Хельхейма. Куда бы я не пошла и где бы не находилась, призраки следуют за мной и готовы разорвать глотки любому, стоит отдать приказ. Тебе повезло в этом плане: на твой зов явился отец, что любит тебя и сдержит призраков ради тебя.

Ей было больно. Мать, которую она и так никогда не знала, не явилась на призыв маленькой дочки, и вместо этого предстали голодные до жизни твари, незнающие пощады. Однако слова её заставили меня напрячься: сходить с ума явно не входило в мои планы. Почувствовав моё смятение, ван усмехнулась:

— Я научу тебя делать татуировки и нанесу их тебе, но позже, — Гулльвейг обернулась, сверкая зелёными глазами. — Послушай, что будет дальше. Наши отношения стали известны слишком многим, а потому Один призовёт тебя к ответу.

Я покачал головой:

— Я тоже могу призвать его к ответу.

Она раздражённо вырвалась из объятий:

— Глупый! Будешь сейчас ставить условия и объявлять, что ты ётун?! Это не имеет сейчас значения, когда…

Я зло прищурился:

— Когда что? У тебя были иные планы, верно? Вот только как ас я буду обязан подчиниться его воли, иначе попаду в темницу, как и ты. Но я ётун и его названный брат — причинять мне вред он не станет.

Гулльвейг расхохоталась:

— Он убил родных двух братьев. Думаешь, ты для него угроза?

— Их не связывала кровавая клятва.

Ван резонно замолчала. Я давно решил, что избавлюсь от остатков лжи Всеотца и не стану больше подчиняться убийце моих родителей. Пускай знает и плетёт паутины, зная, что одурачить меня не получится. Меж тем ван устало вздохнула, сбрасывая остатки мороза и откровений, и решительно произнесла:

— Хорошо, пусть будет так. Объяви Всеотцу о своём происхождении, если речь о том зайдёт. Однако прости, Локи, но меня волнует сейчас собственная шкура больше: он станет предлагать сделку — мой сейд в обмен на