— Это ты заставил Игана убить Оррина? — спросил я.

— Это было не трудно сделать. Всего лишь требовалось подтолкнуть в нужном направлении. Милая Катрин была такой соблазнительной, а бедный Оррин просто встал на пути. Такие мужчины, как Иган, принимают единственное решение, когда что-то или кто-то встает у них на пути.

— Повелитель снов, ты только и делаешь, что всех чуть-чуть подталкиваешь, — сказал я.

— Йорг, ты, вероятно, даже не помнишь тот сон, который заставил тебя проситься в Норвуд?

— Что? — В голове замелькали обрывочные картинки. Ярмарка в Норвуде. Флаги развеваются. Я очень хочу поехать. Я непрестанно донимаю мать. Я почти втаскиваю их в карету.

— Это ты сделал?

— Да. — Сейджес натянуто и злобно улыбнулся. — Твои грехи призывали меня к действию.

— Я был всего лишь ребенком…

Сейджес посмотрел на Игана.

— И сейчас твои грехи призывали меня к действию.

Во мне вспыхнул холодный огонь.

— Я объясню тебе, язычник, к чему призывают мои грехи. Они взывают к большему. Им нужна компания. — И я пошел к нему.

— Меня здесь нет, Йорг, — сказал Сейджес.

— А я думаю, ты здесь.

Я почувствовал, как он пытается колышущейся нелепой закрыть мне глаза, пытается погрузи ть в призрачный мир грез. И в этот момент я увидел ее. Ее призрак. Катрин — белая от злости и оттого еще более прекрасная. Ее призрак маячил рядом с Сейджесом, как раз там, в каком направлении он намеревался ускользнуть, маячил миражом пустыни, ее губы что-то беззвучно шептали. Я видел, что она сидит верхом на лошади в доспехах, которые она привезла с собой из дворца Стрелы. Где-то в недрах многотысячной армии Катрин вслепую вела свою лошадь, погрузившись в мир видений. И с каждым ее беззвучным словом Сейджес становился более материальным, он был там.

Я потянулся к нему, «…и человека повстречал. Его там не было сегодня…» Мои руки почти схватили язычника, но он ускользнул. Что сказал Фекслер? Все дело в воле. Отключи ум, разгони дым, убери пелену из магических заклинаний, и за пределами всего этого ты найдешь желание. «Его там не было сегодня». Хочешь, чтобы было так? Или «О, хочу, чтобы он был всегда»? И мои руки нашли его. Что бы там ни говорили о послевкусии, братья, момент отмщения слаще крови.

Я сжал его голову руками и сорвал с плеч, словно я был троллем, а он — обычным человеком, который слишком много времени провел в призрачном мире, и поэтому его плоть истлела и рвалась легко, как исписанный письменами пергамент. Сейджес издал беззвучный крик и попытался умереть. Но я удерживал его. Позволил некромантии проникнуть в его череп.

— В этом мире нет боли, равноценной твоим деяниям. — И огонь, который горел в моих костях и эхом полыхал в крови, через руки воспламенил голову Сейджеса.

Я швырнул его голову под ноги приближавшимся солдатам Стрелы. Она покатилась, подскакивая на камнях, брызгая пламенем, кожа пузырилась, губы кукожились.

Огонь — лучшая для него награда.

Я подошел к горевшему остову катапульты, в этот момент огонь побежал по моим рукам вверх.

— Йорг? — окликнул меня Макин, окликнул тихо, словно надеялся остаться незамеченным.

— Лучше пуститься в бегство, — сказал я.

— Они нас догонят, — проворчал Райк.

— Не от них бежать, от меня, — сказал я.

Пламя затрепетало, когда я приблизился. Оно было похожим на стекло, будто я смотрел в окно. У меня за спиной мои секунданты во главе с Макином пустились бежать. Я захохотал. Их бегство вызвало у меня радость. Грохочущая радость разрушения овладела мною. Вот почему пламя пляшет. От радости разрушения.

— Есть только один огонь, — сказал я, и я знал, что Гог из огня наблюдает за мной.

Я погрузился в пламя и нашел Гога, сотворенного из огня, взял его раскаленную добела руку в свою. Осколки Гога оставались в моем теле и сохраняли меня. В моих недрах эта новая магия огня — назовем ее магия, или понимание, или сопереживание, — объявила войну некромантии, все еще блуждавшей в моей крови.

Солдаты Стрелы миновали скалу Ригден, дротик пролетел рядом с моей головой.

— Подойди ко мне, брат Гог, — попросил я.

— Ты действительно хочешь этого? — уточнил он. — Огонь невозможно будет погасить, как Солнце Зодчих.

Миллионы картинок сумбуром пролетели перед моим внутренним взором. Лица, ситуации, места, братья. Утомленный, изношенный мир. И огонь, поглощающий его. Я понял, что чувствовал Ферракайнд.

— Пусть все сгорит.

И Гог втек в меня рекой огня. Огонь поглотил магию смерти и создал нечто новое — темный огонь, который побежал по жилам ядом, распространяясь по всему телу.

Первый солдат армии Игана добежал до меня, и пламя поднялось из моих ладоней. Людей разрывало на части, плоть вздыбливалась, как морская пена от ветра, и когда они падали, кости воспламенялись. Темный огонь распространялся, перепрыгивал с одного человека на другого, солдаты пытались уклониться, развернуться и убежать, но сталкивались с теми, кто еще не понимал, что происходит, и стремился вперед.

Я ходил среди них, и смерть следовала за мной по пятам.

Смерть и огонь. Ферракайнд улюлюкал мне из места обитания огня, это была песнь разрушения, сдиравшая с меня то, кем я был. Ферракайнд и все поглощенные огнем, сплавились в одно целое и кричали, призывая соединиться с ними. А из сухого места, куда отправлялись мертвые, доносились иные голоса, настоятельные, требовательные. Мертвый Король подбирался ко мне по тем путям, по которым некромантия стекала в мой центр и наполняла меня. Две силы дрались за меня, как псы за кость. И пока они дрались, вокруг меня набирал силу пожар, несущий смерть. И люди умирали — десятки, сотни. Кучи людей дымились, кричали, исторгали зловоние горелой плоти.

Воин скачет на вороном жеребце. Дым у него за спиной окутывает руины замка, и ветер, на мгновение прорывая дымовую завесу, обнажает то разрушенные, то целые стены. И этот же ветер подхватывает и разметывает по плечам черные волосы всадника и развевает его изодранный плащ. Справа и слева от всадника на вороном жеребце, вырвавшись из дымного сумрака войны, скачут еще всадники, все — воины, их плащи разорваны, доспехи в пробоинах и вмятинах, испачканы сажей и кровью. Тот, что своими размерами может испугать любого, держит в руках знамя — черный вепрь Анкратов на красном поле Ренаров. Они скачут по одному и по двое, подпрыгивают и опускаются в седлах, и на расстоянии их движение кажется плавным и медленным. И каждый удар копытом — как стук закрываемой двери склепа, и больше ни единого звука.

Там, где засохшая грязь с доспехов отлетает, промасленная сталь переливается радужным блеском. Рядом со всадником на вороном жеребце — рыцарь возрастом постарше, темноволосый, черные завитки прилипли ко лбу, полуулыбка застыла на тонких губах, голова орла на его круглом щите из красной меди, бронзы и серебра, широкий меч на бедре, кистень из черной стали прикреплен к седлу. Слева от них на белом боевом коне воин в пластинчатых доспехах держится в седле так же уверенно, как любой морской пес на качающейся палубе корабля. На его доспехах в готическом стиле гравировка Лошадиного Берега, и плащ голубой — цвета моря, на его рыцарском щите белый корабль и черное солнце — эмблема дома Морроу.