поведение изменится соответствующим образом. Для этого требовалось работа с людским воображением – в большей мере, чем с их разумом или волей. Чтобы слушатели приняли его приглашение, место, куда их звали, должно было казаться им реальным. И поскольку наиболее знакомая этим слушателям реальность состояла из конкретных элементов, Иисус начал с этих элементов. Он говорил о горчичных зернах и каменистой почве, о слугах и хозяевах, о свадьбах и вине. Эти подробности придавали его учениям стартовый сигнал реальности: он говорил о вещах, которые были неотъемлемой частью мира его слушателей. Но завладев их вниманием, вызвав в них импульс согласия, Иисус продолжал продвигаться благодаря ему, в то же время придавая своей траектории неожиданный, бунтарский поворот. «Импульс согласия» – важное выражение, так как его глубочайший смысл заключается в том, что авторитетом своих учений Иисус назвал не себя и не далекого Бога, а сердца своих слушателей. По сути дела, он говорил, что его учения верны не потому, что исходят от него, или даже не потому, что Бог говорит через него, а потому (вопреки всем условностям), что сердца слушателей свидетельствуют истину в этих учениях.

Так как же Иисус пользовался своим пригласительным исполинским языком? В количественном отношении – не слишком усердствуя, насколько видно из источников: все записи Нового Завета можно изложить за два часа. Однако его учения, возможно, относятся к самым повторяемым в истории. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Но большую часть времени он рассказывал истории, которые мы называем притчами: о закопанных талантах, о сеятелях, которые вышли сеять семя, о купцах с жемчугом, о добром самарянине, о юноше, который растранжирил свое наследство и был вынужден драться со свиньями за объедки, о человеке, у которого было двое сыновей. Они хорошо известны миру. Слушая эти истории, люди невольно восклицали: «Этот человек знает, что говорит… никогда человек не говорил так!»

Они были поражены, и не без причины. А если не впечатлились мы, то потому, что слишком часто слышали учения Иисуса, так что их острые края сгладились, бунтарство притупилось. Если бы мы могли вернуть им первоначальное воздействие, мы бы тоже поразились. Их красота не затмила бы «резкость», с которой они представили схему ценностей, настолько противоречащую привычной, что она способна встряхнуть нас, как землетрясение.

Нам объясняют, что мы должны не сопротивляться злу, а подставить другую щеку. Мир же полагает, что злу надлежит противиться всеми доступными средствами. Нам велят любить наших врагов и благословлять тех, кто проклинает нас. А мир считает, что друзей надо любить, а врагов – ненавидеть. Нам говорят, что солнце встает одинаково как для праведных, так и для неправедных. Мир воспринимает это как неразборчивость; ему хотелось бы видеть тучи над злодеями, он оскорблен, когда они остаются безнаказанными. Нам объясняют, что отщепенцы и блудницы войдут в Царство Божие раньше многих из тех, кто внешне вроде бы праведен. Опять несправедливость, думает мир: уважаемые люди должны возглавлять шествие. Нам говорят, что ворота к спасению узки. Мир предпочел бы видеть их широкими. Нам советуют быть беспечными, как птицы и цветы. Мир рекомендует благоразумие. Нам говорят, что богатому войти в Царство Небесное труднее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Мир восторгается богатством. Нам говорят, что счастливые люди плачут, они кротки, милосердны и чисты сердцем. Мир полагает, что счастливы богатые, влиятельные и знатные. Великий русский философ Николай Бердяев говорил, что ветер свободы, которым веет от этих учений, пугает мир и вызывает у нас желание уклониться от них путем отсрочки – не сейчас, не сейчас! Герберт Уэллс был явно прав: либо в этом человеке было нечто безумное, либо наши сердца все еще слишком малы для его послания.

И мы опять возвращаемся к смыслу этих учений. Все, что изрекал Иисус, создавало поверхность зажигательного стекла, фокусирующего внимание человека на двух самых важных фактах, относящихся к жизни: ошеломляющей любви Бога к людям и потребности людей принять эту любовь и позволить ей свободно протекать через них к остальным. В восприятии Бога как бесконечной любви, стремящейся к спасению людей, Иисус был подлинным детищем иудаизма; как мы уже видели, он отличался лишь тем, что не допускал, чтобы кодекс святости, принятый после пленения, препятствовал состраданию Бога. Раз за разом, как в его притче о пастухе, который рискнул девяноста девятью овцами, чтобы отыскать потерявшуюся, Иисус пытался выразить абсолютную любовь Бога к каждому отдельно взятому человеку. Ощутить эту любовь и пропитаться ею до глубины души – значит отреагировать на нее единственно возможным образом: глубокой и безграничной благодарностью за чудо милосердия Божьего.

Единственный способ понять удивительные увещевания Иисуса о том, как следует жить людям, – рассмотреть этих людей лишенными понимания Бога, питающего к людям абсолютную любовь, независимо от их ценности и достоинств. Нам полагается отдавать другим не только рубашку, но и верхнюю одежду, если она им нужна. Почему? Потому что Бог дал нам то, в чем мы нуждаемся. Нам надлежит пройти с другими второе поприще. Опять-таки, почему? Потому что в глубине души нам в подавляющем большинстве случаев известно, что Бог терпел нас гораздо дольше. Почему мы должны любить не только наших друзей, но и врагов, и молиться за тех, кто притесняет нас? «Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных… Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф 5:45, 48). Мы называем его этику перфекционистской – эвфемизм для «нереалистичной» – потому что она призывает нас любить безоговорочно. А нереалистичной мы считаем ее по той причине, ответил бы Иисус, что мы не ощущаем постоянную и неограниченную любовь, притекающую от Бога к нам. И даже если бы ощущали ее, все равно возникли бы затруднения. Которому из бесчисленного множества нуждающихся следует отдавать ограниченный запас рубашек и верхней одежды? Если мишенью зла стал не я сам, а кто-то другой, должен ли я все равно не противиться ему? Иисус не предложил инструкции, чтобы упростить трудный выбор. О чем он говорил, так это о позиции, с которой следует подходить к этому выбору. Все, что можно сказать заранее, сталкиваясь с требованиями запутанного мира, – что мы должны реагировать на наших ближних (всех ближних в той мере, в какой можем предвидеть