Она подмигнула, одним резким ударом закрыла свой веер из страусиных перьев и важно направилась, с достоинством неся свое живое, мускулистое тело к деревянной резной позолоченной детской кроватке. Встряхивая простыни и покрывала, она напевала со значением, что Якоб Зильберштейн — богатый антиквар, и краем глаза наблюдала за произведенным эффектом.

— Погляди, сколько у меня имущества! И все перейдет ко мне, я прямая наследница! Старинная мебель, не подделка, картины старых мастеров с подлинными сертификатами! А если ты не хочешь их бесплатно, купи, заплати! Я знаю им цену! Я со своим милым личиком все это напою твоему милому личику, если хочешь! Но был бы ты поумнее, получил бы их бесплатно, после серьезной беседы с моими дядьями. — Поскольку он молчал, она топнула ногой. — Они нашли тебя на улице и подобрали! Ты им обязан! Что ты хочешь, чтоб я еще сказала! Они тебя подобрали! Это я, что ли, попала в затруднительное положение? Сам займись мной, вместо того чтобы заниматься собой! Кровь тебе очень идет, она как бархат на твоем личике! А я к тому же говорю на многих языках без иностранного акцента, и от этого мы можем в любой стране в любой ситуации обойтись без помощи полицейского. А еще я хорошая хозяйка! Я солю, и мою, и даже чищу щеткой мясо, прежде чем сварить его! Так не остается крови! А в чай я кладу вишневое варенье! Я тебе дам попробовать, и фаршированного карпа тоже! А кстати, хорошая жена должна уметь снимать с личика супруга запекшуюся кровь и должна быть готова убежать с ним тайком от полиции, хорошо спрятав на своем маленьком теле деньги, мой щит от злодеев! Говорят, помолвка — лучший период в жизни, и да счастлив тот, кому удастся им насладиться! Погоди, я наведу порядок на мордочке, ты увидишь!

Она снова намалевала себе губы и напудрила свое квадратное личико, улыбаясь ему во весь рот и выдвигая нижнюю челюсть.

— Что ты об этом скажешь? — спросила она, кокетливо шлепнув его веером. — В конечном итоге, значение имеют только глаза! И не надо смеяться над моим горбом! Это корона в моей спине! И не вздумай сделать предложение моей сестре, красавице! Да, согласна, я не единственная наследница! Что ты хочешь, иногда приходится что-то скрыть в своих интересах. Но пусть она высокая и красивая, она просто сомнамбула, так что все справедливо! А теперь подожди меня, еврей, но говори громко, чтобы составить мне компанию, чтобы мне не было страшно.

Она побежала на другой конец подвала, к лестнице, схватила фонарь и вернулась с громким криком. Задыхаясь, прижав к сердцу руку, она призналась ему с детской улыбкой, что дешево отделалась. Потом она взяла его за руку, и они пошли вдоль картин, висящих на плачущих стенах. Она поднимала фонарь, называла имена художников и возле каждой картины приказывала ему любоваться, топая каблучком. Но когда он протянул руку, чтобы поднять ткань, занавешивающую последнюю картину, она задрожала и схватила его за руку.

— Запрещено, — закричала она, — запрещено смотреть на Ту, что с младенцем! Огнеопасно! — Потянув его за собой, она двинулась вдоль рядов древностей, доспехов, рулонов ткани, старинных платьев, старинных карт полушарий, хрусталя, ковров, статуй; гримасничая, она рассказывала про эти вещи и называла им цену. Внезапно она остановилась перед высокой статуей из железа и яростно почесалась. — Немецкая Дева, Нюрнбергская Дева! — напыщенно объявила она. — Внутри статуя пустая, друг мой! Нас закрывши! внутри, и острые ножи на дверце вонзались в плоть евреев! Но, прежде всего, они нас сжигали! Во всех немецких городах, в Виссембурге, в Магдебурге, в Арнштадте, в Кобленце, в Зинциге, в Эрфурте, они все гордились званием «Поджаривателей евреев»! На древненемецком это называлось Judenbreter! Ох, как я их боюсь! Они жгли нас в тринадцатом веке! Они будут нас жечь в двадцатом веке! Нам нет спасенья, знай это, дорогой мой! Они обожают своего злодея — диктатора, лающего усача! Они все с ним заодно! И епископ Бернинг за него! Он говорил, что все германские епископы за него! Это мой дядя мне сказал, мой великий дядя! А теперь пойдем!

Смущенно опустив голову, он последовал за ней; она порой оборачивалась, чтобы взглянуть на него со значением; они шли вдоль сундуков, ларцов, кресел, валяющихся на земле люстр, он послушно брел за ней, часы вокруг били невпопад, а из темноты за ними наблюдали, улыбаясь, восковые манекены. Внезапно она снова остановилась, погладила чучело филина, глядящее на них оранжевыми глазами под густыми нависающими бровями, а потом поднесла фонарь к саркофагу, где покоилась мумия.

— И фараон тоже! — сказала она. — Он нас истребил всех до единого! Они истребят нас всех до единого, а потом подохнут!

Безмолвно страдая — болели раны на голове, — он все же гордо улыбнулся, понимая ее, становясь таким же, как она. Внезапно прикосновение маленькой влажной ручки к его руке стало ему неприятно, но он не решился отнять руку, опасаясь последующей вспышки гнева. Она остановилась возле ажурной решетки, подняла фонарь, поцокала язычком и театрально указала рукой на старинную дворцовую карету, инкрустированную потемневшим золотом, местами закопченную, но сверкающую множеством маленьких граненых зеркал и украшенную херувимами с факелами в руках.

— Вот памятная вещь! Мой дед, потрясающий раввин! Знаменитый раввин из города Лодзь! В этой карете по ночам его катали по еврейскому кварталу! У нее нет верха, потому что он ехал стоя и благословлял всех вокруг! Это королевская карета! Я так горда, что хочется кусаться! Мы используем ее для моей свадьбы! Я могу сказать слово «свадьба» на семи языках! И не верь, если тебе скажут, что у меня гипертония! У меня просто богатое воображение! — провозгласила она, и всплеснула маленькими ручками с выражением одновременно довольным и лукавым. — А теперь иди сюда и смотри и ничего не бойся, потому что они привязаны!

Он пропустил ее вперед, внезапно поняв, что, если она останется сзади, у нее будет искушение напасть на него, она может завопить, вцепиться ему в затылок, может быть, укусить.

— Скорее, — сказала она и с силой потянула его за собой. За каретой на земле лежали две грустные измученные клячи, привязанные недоуздками к стене. Одна положила голову на землю, высунув язык. Другая вяло встряхивала длинной мордой с совсем человеческим выражением, огромная тень ее головы, колеблясь, металась по стенам. — Лошади моего дедушки! — объявила она. — Мой дед хотел сохранить их до последнего часа! Из уважения, исключительно из уважения! Раньше они жили в конюшне наверху, но теперь скрываются вместе с нами, бедные старички, их зовут Исаак и Иаков. И вот, и хватит! Посмотри! — отчаянно, исступленно закричала она и вновь протянула ему зеркало. — Вот что значит жить на поверхности! В подвал, еврей! Тебе будет хорошо со мной, но знай, что я уже дала слово некоему барону, которого предпочла Натаниэлу Бишофхейму, потому что он слишком молод! Я люблю их постольку-поскольку, ровно настолько, чтобы тонуть вместе с ними на одном корабле! И к тому же, уши хорошо сохраняются в водке, не забывай об этом, если вдруг ты подберешь свое отрезанное ухо. В Лодзи был погром, когда мама была беременна мной, и она отомстила, оттого я родилась такая маленькая. Кстати, что ты мне ни скажешь, я пойму и приму! Ты свободен, дорогой мой, и помни, кто врет, тому камень в рот, так и все зубы переломаешь, а какая девушка на тебя польстится без зубов? Разве ты не знаешь, что рассчитывать на что-то можно, только если у тебя полный набор безупречных зубов? — Она улыбнулась во весь рот, обнажив все свое зубное богатство, и уперла руку в бок. — Меня называют карлицей, но мной многие интересуются! Спроси у Ротшильда, спроси у Бишофхейма! И вообще, твоя судьба — иметь проблемы с головой. Да, мой смазливый дружок, не спорь, только что ты хотел поймать тень Иакова на стене! Я наблюдала за тобой и чуть не лопнула от смеха! Слушай. Я открою тебе секрет. Когда я одна, я запрягаю Исаака и Иакова в карету, сажусь в нее, беру вожжи и катаюсь по подвалу! Как настоящая маленькая королева! Я только что назвала ее сомнамбулой, но я просто не хотела говорить слово «слепая». Или же, когда мне одиноко, когда все мои разбредаются по другим подвалам — за покупками или просто побеседовать, а я-то маленькая, без шеи, зато с горбом, и тогда я стараюсь уснуть, чтобы ни о чем не думать. Больше спишь — меньше грешишь. Давай, вперед, сядем в карету моего дедушки! Быстро, не то я тебя ущипну!