— Это ещё не всё, — Юра пропустил замечание Ставицкого мимо ушей, кажется, он действительно был чем-то напуган. — Черт, Серёж, жарко у тебя что-то. Есть что-нибудь выпить?

Лицо, даже лысина Юры стали пунцовыми и покрылись мелкими каплями пота, крупный, безвольный рот распустился, уголки поползли вниз, губы неприятно блестели, и Юра периодически облизывал их, некрасиво причмокивая. Он был похож на раздувшуюся жабу, большую и неприятную, его блёклые, слегка выпученные глаза смотрели, не отрываясь, и в них застыла безвольная тоска опустившегося алкоголика.

Юру Рябинина невозможно было любить. Но его нужно было терпеть. Терпеть вот такого — спивающегося, трусливого, придавленного крепким каблуком жены. Но своего.

Фамилия Рябининых, пусть и не стояла в первом ряду самых почитаемых основателей Башни, а всё же была не из последних. А учитывая то, что после мятежа Ровшица число самых почитаемых заметно подсократилось, то можно было даже не спрашивать, почему яркая и умная Наташа Барташова выбрала себе в мужья Юру Рябинина. Тут уж не до жиру, на безрыбье, как говорится… И лучше уж Юрка Рябинин с его плохими манерами (за почти двадцать лет совместной жизни Наташе так и не удалось перевоспитать его, что не удивительно — хорошие манеры закладываются с детства), чем какой-нибудь выскочка из низов.

Всё это Сергей прекрасно понимал, хотя подчас его и охватывало гнетущее чувство несправедливости. Ему не нравилось, что он вынужден становится в один ряд с Рябининым, терпеть его фамильярное «Серёжа», и было обидно за Наташу, которой приходилось ещё тяжелей. Наташа была своя, настоящая Барташова, и, пожалуй, она единственная во всей Башне знала истинное происхождение Сергея, чувствовала его, понимала, как никто другой. И она была в курсе той истории — её отец, брат настоящей бабушки Сергея, Лилии Барташовой, Леонид тоже был свидетелем трагедии. И хотя ему в ту пору едва исполнилось пятнадцать лет, он ничего не забыл, пронёс через всю жизнь и передал своей дочери не только свои воспоминания о том чёрном дне, но и ненависть к озверевшим плебеям, учинившим тогда ту бойню, которую все в Башне теперь называют Справедливым Мятежом. Ничего, дайте только время — учебники перепишем, Ровшица скинем с пьедестала и водрузим туда того, кто и должен там стоять по праву — Алексея Андреева! А люди, эта чернь, они идиоты. Будут любить того, на кого им укажут. В древности сколько раз проделывали такой фокус, переписывали историю, меняли вектор на сто восемьдесят градусов. И ничего, народ всё съедал и не морщился. Потому что его суть — стадо. Тупое стадо, которым очень легко управлять. Особенно если по своему происхождению ты — пастух, а не баран. Сергею очень нравилась эта терминология: люди — стадо, он и ему подобные — Андреевы, Барташовы — пастухи. А вот такие, как Юра Рябинин, они — овчарки, служебные собаки, помогающие пастухам держать стадо в повиновении.

Когда Сергей был помоложе, он даже жалел, что они с Наташей близкие родственники. Хоть она и была немного его постарше, но всё-таки…, а, впрочем, чего теперь горевать. Дело прошлое. И Юра Рябинин — партия намного лучше, чем то, что учудила Елена Ставицкая, выскочив замуж за убийцу своей родни. И — прав был его отец, так и не простивший сестре её проступка — этому нет оправданий. Сам отец взял себе жену из правильной семьи: Зеленцовы тоже стояли у истоков. И пусть никогда особой любви между его родителями не было, Сергей считал их брак удачным. В браке главное не любовь, а преданность и общность крови, и жену надо выбирать из своих и только из своих. Жаль, конечно, что после мятежа своих почти не осталось. Ну, ничего. Он, Сергей, ещё успеет и подобрать себе жену, и продолжить свой род. К счастью, мужчины способны это делать до глубокой старости в отличие от женщин. Но сначала надо довести свой план до конца.

— Я думаю, Юра, тебе сегодня уже хватит. Алкоголя. А вот воды налью.

Сергей встал, налил из графина воды, предложил Юре стакан. Тот выпил его залпом, достал из кармана платок, вытер со лба пот.

— Ну так что ещё, Юра? Кроме Кравца, — Сергей взял ещё один стакан — себе, и, повернувшись спиной к Юре, аккуратно приподнял графин.

— Савельев жив!

Рука Сергея дрогнула, горлышко графина стукнулось о стакан, раздался резкий дребезжащий звук, и вода пролилась на поднос.

Он резко повернулся к Юре.

— Что?

— Кравец утверждает, что Савельев выжил.

— Не может быть, — Сергей с трудом взял себя в руки. Мысли заметались, внутри всё похолодело, подступил страх. Он отставил графин, так и не притронувшись к своему стакану, посмотрел на Юру. — Что он сказал?

Бледно-голубые, почти бесцветные глаза Рябинина ещё больше выкатились, щёки старчески обвисли и задрожали.

— Ничего он толком не сказал. Сказал, что дочку его схватил. Савельевскую дочку.

— Зачем?

— Она знает, где отец. Призналась, что её отцу удалось выжить во время покушения, и теперь он где-то скрывается. Кравец говорит: выбить у неё сведения дело пары часов.

— То есть, он ещё не выбил?

Сергей медленно опустился в кресло. Всё было очень странно. Блефует Кравец или нет?

— Он мне, Серёжа, место Главы Совета предлагал, если я тебя предам, — Юра заискивающе бормотал рядом. Запах пота, исходивший от него, казалось, пропитал всё вокруг. Въелся в обивку мебели, в корешки книг.

— Место Главы Совета, говоришь, — протянул Сергей и тут же подумал: «А может, и не блефует Антон, может, и не блефует».

Первое чувство паники прошло, и он взял себя в руки — уроки бабушки Киры всё же не прошли даром. Сейчас нужно максимально собраться, сосредоточиться.

— И где он держит девочку? — спросил просто так, не ожидая услышать ответ на свой вопрос. И так понятно, что Кравец ничего Юре не сказал.

Юра принялся невнятно пересказывать свой разговор с Кравцом — Ставицкий почти не слушал. Многословность Рябинина утомляла, но она же и давала время подумать. Если абстрагироваться и не отвлекаться на высокий, почти бабий Юрин голос, можно было прикинуть все имеющиеся вводные, от чего-то оттолкнуться.

— … я велел отслеживать его перемещения через КПП, — слова, который Юра с натугой выдохнул, сбили