черным дымом и смертью. Героизм, как и красота, в послереволюционную эпоху романтизма оказался весьма сложным явлением.

Несмотря на политическую тематику, романтизм был для Делакруа чем-то очень личным. Его картины в основном были портретами его воображения. В отличие от Жерико, он не заботился об исторической реконструкции, его живопись не основывалась на бесконечных этюдах и исследованиях. Главным был сам образ, во всей его искусственности. Делакруа, к примеру, никогда не видел диких зверей, которых так любил писать, в их естественной среде — львов и тигров в нетронутых лесах или в схватке с другими животными, в том числе и людьми; вместо этого он делал наброски с них в зверинце парижского Ботанического сада, иногда в компании своего друга, скульптора Антуана-Луи Бари. И всё же его тигры такие же «отъятые от тьмы» создания, как в стихотворении Блейка, пусть даже своим яростным обликом они обязаны не жутким встречам в диких лесах, а наблюдениям за их кормлением в зоопарке.

Эжен Делакруа. Свобода, ведущая народ. 28 июля 1830 года (деталь). 1830. Масло, холст. 260 × 325 см

Но как бы ни стремились художники убежать от прошлого, история по-прежнему оставалась величайшим предметом для живописи, и темами большинства масштабных картин становились крупные исторические события — образцом всей эпохи служил «Плот „Медузы“» Жерико. Даже те художники, что зарабатывали на жизнь портретной живописью или графикой, — как, например, Жан Огюст Доминик Энгр, прославившийся своими точными карандашными портретами, — стремились писать большие героические полотна; хотя в случае Энгра это вовсе не были работы в духе «Плота» Жерико — эту картину, исполненную боли и ужаса, он считал оскорбительной и полагал, что ее следует убрать из залов Лувра.

Стиль живописи Энгра — упорядоченной и лощеной — вступал в противоречие с грубым и необузданным духом Делакруа. Они были соперниками, хотя на самом деле их произведения были ближе друг к другу — в подчиненности колориту, фактуре письма и экзотическому сюжету, — чем можно предположить. И всё же, если Делакруа акцентировал свой мазок, Энгр старался создавать совершенно гладкие поверхности, стирая с полотна любые признаки своего присутствия. Созданный им образ купальщицы (так называемой «Купальщицы Вальпинсона», по имени одного из владельцев картины), показанной со спины, является шедевром искусства намека — мы видим лишь спину девушки, самый кончик ее носа и ресницы[459]. Поразительно реалистична игра света на ее спине и белых простынях кушетки, на которой она сидит, спокойствие форм передано так, что напоминает раннюю голландскую живопись. Энгр был ван Эйком своей эпохи. Темой его картин был свет, переданный через различные приемы драпировки тканей, струящихся или плотно облегающих, как простыня, странным образом обернутая вокруг локтя девушки. Натурализм изображения лишь кажущийся, стоит присмотреться — и правая нога купальщицы окажется уплощенной формой, добавленной лишь для равновесия композиции, а струя воды, виднеющаяся за зеленым занавесом, и вовсе словно принадлежит другой картине. Фигуры у Энгра часто именно таковы — они бескостные, но не в китайском смысле безобъемных объектов, а в буквальном — это объемные тела, изображенные с целью создать гармоничный образ, а не ощущение внутренней структуры тела.

Эжен Делакруа. Тигр, напуганный змеей. 1854. Масло, бумага. 32,4 × 40,3 см

Энгр, несмотря на всю свою восхитительную технику, на самом деле был художником компромисса, оказавшимся между полюсами поэтического романтизма и академической строгости. Очарование его работ создается минутной иллюзией реализма, а также прелестью колорита и гладкостью живописной поверхности. Другие художники — как, например, мастер исторической живописи Поль Деларош или Орас Верне, известный своими батальными сценами, — проложили некий средний путь, изображая занимательные сценки прошлого: притягательные, но некритические истории — популярные исторические казусы и мифы. Это было так называемое искусство «середины» («le juste milieu»), иллюстрировавшее расхожие сюжеты предпочтительно эротического толка или жестокостей[460].

Романтизм, не навязывая четких форм и взывая к ощущениям, к индивидуализму и свободе фантазии, непременно должен был одержать победу над подобной живописью — в конце концов, именно романтизм определял всё самое молодое и прогрессивное. Будущее было не за историей, а за поэзией. Если Тёрнер и Делакруа стояли у истоков новой живописи, их классические соперники — от Давида до Энгра — скорее, поставили точку в традиции, восходящей к Пуссену и работам итальянских мастеров XVI века. Художники черпали свое поэтическое вдохновение в личных воспоминаниях, а не в исторических книгах. Способность передать ощущение собственного опыта, моменты, запечатленные в памяти, — подобные тем, что описывает в своей «Прелюдии» Вордсворт, — стала великим достижением художников второй половины XIX столетия. Немногие живописцы умели создавать атмосферу воспоминаний, как Жан-Батист Камиль Коро, который начал писать картины в двадцатилетнем возрасте и в течение шестидесяти лет, до самой своей смерти в 1875 году, создавал мир нежно-поэтических воспоминаний, словно являющихся во сне. В этом мире не было ни времени, ни перемен, никаких символов новой эпохи — например, железных дорог, несмотря на то что они уже были проложены.

Жан-Огюст-Доминик Энгр. Купальщица Вальпинсона. 1808. Масло, холст. 146 × 97 см

Коро всю жизнь рисовал и писал этюды на пленэре. Ему удалось создать отточенную технику передачи тончайших градаций зрительного образа, мельчайших различий света, пронизывающего воздух. В своих поздних работах художник уже заботился не столько о цвете — его картины редко блещут яркими красками, — сколько о серебристых тональных переходах света и тени. Примерно с 1860-х годов в его живописи звучит мягкое, светлое поэтическое настроение, это мир неизменных сумерек и мечтаний, среди которых неожиданно возникает воспоминание о прошлом, словно олень, выскочивший на поляну из чащи на картине «Поляна: воспоминание о Виль д’Авре». На мгновение его замечает сидящая женщина, которая в удивлении обернулась, заслышав негромкий галопирующий топот копыт и оторвавшись от чтения, подобно Марии из сцены Благовещения. На поздних картинах Коро мы часто видим одинокие фигуры людей, особенно женщин, погруженных в чтение книг, они как бы напоминают, что этот мир сам возник случайно из страниц книги — романа, где слова разворачивают перед нами образы, в которых разум может укрыться от повседневных забот.

Коро «словно возвращается из страны снов, где деревья, ручьи и дали — это лишь блаженные видения, парящие души, напрямую говорящие с нашими душами», — написал поэт Теодор де Банвиль в 1861 году. «Il étonne lentement», — сказал Бодлер. — «Он удивляет медленно»[461].

Жан-Батист-Камиль Коро. Поляна: воспоминание о Виль д’Авре. 1869–1872. Масло, холст. 99 × 135 см

Когда один молодой