и письмом с извинениями. Когда караван въехал в Тус, он столкнулся с похоронами поэта (1020?).

Шахнаме" - одно из главных произведений мировой литературы, хотя бы по размеру. Есть что-то благородное в том, что поэт, отбросив тривиальные темы и легкие задачи, отдал тридцать пять лет своей жизни тому, чтобы рассказать историю своей страны в 120 000 строк - намного больше, чем "Илиада" и "Одиссея" вместе взятые. Это был старик, помешанный на Персии, очарованный каждой деталью в ее записях, будь то легенда или факт; его эпос наполовину закончен, прежде чем попасть в историю. Он начинает с мифических фигур Авесты, рассказывает о Гаямурте, зороастрийском Адаме, а затем о могущественном внуке Гаямурта Джамшиде, который "царствовал над страной 700 лет..... Мир стал счастливее благодаря ему; смерть была неведома, не было ни горя, ни боли". Но через несколько столетий "сердце его возвысилось от гордости, и он забыл, откуда пришло его благополучие..... Он видел на земле только себя, называл себя Богом и посылал свой образ для поклонения".121 Наконец, мы приходим к герою эпоса Рустаму, сыну феодального вельможи Зала. Когда Рустаму исполнилось 500 лет, Зал влюбляется в девушку-рабыню и через нее дарит Рустаму брата. Рустам служит и спасает трех царей, а в 400 лет уходит из военной жизни. Его верный конь Рахш стареет так же неторопливо, становится почти таким же великим героем и получает от Фирдоуси то ласковое внимание, которое любой перс оказывает прекрасному коню. В "Шахнаме" есть красивые любовные истории и что-то от благоговения трубадура перед женщиной; есть очаровательные изображения прекрасных женщин - одна из цариц Судавех, которая "была покрыта, чтобы никто не мог видеть ее красоты; и она шла с мужчинами, как солнце идет за облаком".122 Но в случае с Рустамом любовный мотив играет второстепенную роль; Фирдоуси признает, что драмы родительской и сыновней любви могут быть более трогательными, чем сексуальные романы. В далеком походе Рустам влюбляется в турчанку Тахмине, а затем теряет ее след; она воспитывает их сына Сохраба в печали и гордости, рассказывая юноше о его великом, но исчезнувшем отце; в войне турок с персами сын и отец, не зная друг друга, встречаются копьем к копью. Рустам восхищается мужеством красавца и предлагает пощадить его; юноша презрительно отказывается, храбро сражается и получает смертельную рану. Умирая, он оплакивает, что так и не увидел своего отца Рустама; победитель понимает, что убил своего сына. Конь Сохраба, оставшись без седока, возвращается в турецкий лагерь, и в одной из лучших сцен эпоса мать Сохраба узнает о случившемся.

Сильное волнение подавило ее дыхание,

ее вены казались засохшими от холода смерти.

Трепещущие матроны поспешили вокруг нее и оплакивали ее

с пронзительными криками, пока к ней не вернулась трепещущая жизнь.

Тогда, подняв глаза, она снова зарыдала,

И в бешенстве, увидев среди своих жалеющих

любимого коня, теперь более чем когда-либо дорогого,

Его конечности она целовала и омыла многими слезами;

Прижимая почту, которую носил Сохраб в битве,

горящими губами она целовала ее снова и снова;

Его боевые одежды она сжала в своих объятиях

и, как младенец, прижала их к своей груди.123

Это яркое повествование, стремительно переходящее от эпизода к эпизоду и обретающее единство только благодаря незримому присутствию любимой родины в каждой строке. Мы, у кого досуга меньше, чем было у людей до изобретения стольких трудосберегающих устройств, не можем найти время, чтобы прочитать все эти куплеты и похоронить всех этих королей; но кто из нас прочитал каждую строчку "Илиады", или "Энеиды", или "Божественной комедии", или "Потерянного рая"? Только люди с эпическим желудком могут переварить эти эпические сказания. После 200 страниц мы устаем от побед Рустама над демонами, драконами, магами, турками. Но мы не персы, мы не слышали звучного перелива оригинального стиха, мы не можем быть тронуты, как персы, которые в одной провинции назвали 300 деревень в честь Рустама. В 1934 году образованный мир Азии, Европы и Америки объединился в праздновании тысячелетнего юбилея поэта, чья массивная книга на протяжении тысячи лет была оплотом персидской души.

VII. АРТ*

Когда арабы вторглись в Сирию, их единственным искусством была поэзия. Считается, что Мухаммед запретил скульптуру и живопись как пособников идолопоклонства, а музыку, богатые шелка, золотые и серебряные украшения - как эпикурейское вырождение; и хотя все эти запреты постепенно были преодолены, они почти ограничили мусульманское искусство в этот период архитектурой, керамикой и украшениями. Сами арабы, недавно ставшие кочевниками или купцами, не обладали зрелыми способностями к искусству; признавая свою ограниченность, они нанимали художников и ремесленников, адаптировали художественные формы и традиции Византии, Египта, Сирии, Месопотамии, Ирана и Индии. Купол Скалы в Иерусалиме и мечеть Валида II в Дамаске были чисто византийскими, даже в своем оформлении. Дальше на восток были переняты старые ассирийские и вавилонские изразцы, а также современные армянские и несторианские церковные формы; а в Персии, после значительного разрушения сасанидской литературы и искусства, ислам увидел преимущества группы колонн, остроконечной арки, свода и тех стилей цветочного и геометрического орнамента, которые в конце концов перетекли в арабеску. В результате получилось не просто подражание, а блестящий синтез, оправдавший все заимствования. От Альгамбры в Испании до Тадж-Махала в Индии исламское искусство преодолело все границы места и времени, посмеялось над расовыми и кровными различиями, выработало уникальный и в то же время разнообразный характер и выразило человеческий дух с непревзойденной изысканностью.

Мусульманская архитектура, как и большинство архитектурных сооружений эпохи веры, была почти полностью религиозной; жилища людей были рассчитаны на кратковременное существование, но дом Божий должен был быть, по крайней мере внутренне, прекрасен всегда. Тем не менее, несмотря на скудость останков, мы слышим о мостах, акведуках, фонтанах, водохранилищах, общественных банях, крепостях и крепостных стенах, построенных инженерами-архитекторами, которые в первые века после арабского завоевания во многих случаях были христианами, но в последующие века - преимущественно мусульманами. Крестоносцы нашли превосходную военную архитектуру в Алеппо, Баальбеке и других местах исламского Востока, научились там использовать механизированные стены и взяли у своих врагов много идей для своих собственных несравненных замков и крепостей. Алькасар в Севилье и Альгамбра в Гранаде были крепостями и дворцами вместе взятыми.

Из дворцов Омейядов мало что сохранилось, кроме загородного дома в Кусайр-Амре в пустыне к востоку от Мертвого моря, где в руинах видны сводчатые бани и расписанные фресками стены. Во дворце Адуда ад-Даулы в Ширазе, как нас уверяют, было 360