Наши музыканты, растворившись в большой массе остальных музыкантов, потеряв между собой всяческую привычную устойчивую вербальную связь, переговаривались только одними глазами. Не понимая звучащего спрессованного в мелодичные блоки английского языка ведущего, слушали вполуха, разглядывая то соседей, то, с опаской, огромный земной шар, медленно вращающийся где-то высоко над ними — не отвязался бы!.. А зрительный зал практически и не просматривался вовсе из-за большого расстояния, — уходил ровным амфитеатром высоко вверх, теряясь в глубоком вогнутом пространстве. Зал представлялся сплошной тёмной монолитной массой, вспыхивающей живыми блёстками дамских украшений, стеклами очков, аплодисментами, смехом, общим праздничным дыханием. Музыканты с таким явлением давно знакомы. Живо отреагировали только на знакомые слуху фамилии. Что-то там, в начале долгое и не по-русски: ля-ля-ля, а потом, вдруг, промелькнуло понятное — «Жириноффски». Неожиданно так, как газ из под пробки. «О, ребята, вроде про нашего жирика что-то сказали! — оживившись, переглядывались русские музыканты. — Он, что, тоже здесь? Где-где?.. — Говорили их удивленно восхищенные лица. — Орёл, жирик! Прилетел!» Ладно, пусть он. За неимением барыни, что называется… Затем опять что-то говорилось непонятное и долгое по-английски: курлы-курлы, и вдруг, снова знакомое и звонкое, как удар по мячу: «Мистер Лужкофф, мэр Москау!». О, это снова про нас! Музыканты закрутили головами, ища знакомые по телевизору лица. Ишь ты, и он тоже здесь, с нами, не поленились господа, приехали.

Неожиданно под бурные аплодисменты не вышел, а почти выбежал к микрофону высокий, тоже крупный мужичок, тоже во фраке, но абсолютно лысый, в очках, с толстой желтой, тяжелой цепью на шее. Золотая, наверное, переглядываясь, решили наши музыканты. Кобзев, растягивая губы в стороны изобразил для всех сурдоперевод: «Мэ-эр их». В дополнение показал на себе кепку с длинным козырьком. Что для русских означало: как наш мэр. Их мэр, значит. «Понятно?» «Ааа! — Понятливо выпучив глаза, музыканты радостно закивали головами. — Это их местный «градоначальник». Ясно».

Этот их «тоже мэр», такой же холёненький, видимо такой же «хозяйственник», что-то долго, убедительно жестикулируя, обращаясь и кланяясь во все стороны сразу, торжественным тоном, то ли призывал к чему-то, то ли отчитывался, не поймёшь, говорил, говорил, говорил… минут пятнадцать. Наши ребята, музыканты, не понимая языка, уже привычно и дремать начали. Опасливо правда вздрагивали от прерывавших мэрскую речь бурных и одобрительных аплодисментов публики, опасаясь при этом неожиданно выронить инструмент на пол. Естественно с грохотом. Вот уж чего сейчас не хватало…

Чуть не прозевали смену декораций. Не в прямом, конечно, смысле, в переносном.

На авансцене появились две юные девушки… Не девушки, а супер-девушки… супер-гёрл. Ноги длинные, груди как на выставочных манекенах, одинаковые причёски, руки голые, плечи… Помощницы ведущего, похоже. Одеты во всё прозрачное, хитоны не хитоны, ещё короче, ночные рубашки скромнее выглядят… Но красивые девчонки, и всё остальное… С коронами на головах. «Миссис», какие-нибудь там, поняли ребята. Фигурки, где надо тонкие, где надо самое то, улыбки, румянец. На глаз формы — 90-60-90, как в аптеке.

А потом, появился и конверт. Запечатанный. Видно было, как с явной заминкой, с трудом, переминаясь, покачивая бедрами, вскрывала его юная королева, другая ей помогала… Зал затих. Наверное, его у нас, в России, почтовым клеем залепляли, подумалось нашим музыкантам… Но молодцы девчонки, справились с задачей, достали наконец листок.

Что там перед этим ведущий говорил было непонятно, но когда он, глядя в бумагу, подпрыгнув, истошно, вдруг, прокричал почти по-русски: «Смирно-офф! Р-раше-ен!» Вслед за аплодирующим залом, закричали и наши ребята: «Ур-ра, Саньку назвали». Наши музыканты проснулись окончательно. «Наш Санька». «Смирнов!» Это уже было похожим на истерику. И зал скандировал: «Смир-рноф…Смир-рноф…» Как, шай-бу… шай-бу… Наливай!..

Как это приятно! Как это великолепно слышать всеобщее признание и аплодисменты. И гордость за страну — вот она, прямо к горлу подступает, и слёзы накатывают, и голос перехватывает, и внутри всё кипит от радости, как в реакторе…

О! А вот и наш Санька идет. И не худой он, в общем, если издали смотреть, нормальный парень, только, может, шея тонковата, так молодой ведь ещё. Его шествие ведущая телекамера выдала на обзорные экраны крупно, в полный рост, как проход Юрия Гагарина по ковровой дорожке… И идёт нормально, и парень красивый, только щёки и уши излишне горят… Так это оптика такая, наверное, у них, или свет упал не тот. И форма военная ему к лицу… И шаг почти уверенный, строевой. А как он мог иначе идти, если так в армии приучили. Бац! Бац! Бац!.. Новыми ботинками. В общем-то и не слышно — шума постороннего много.

Остановился около ведущего. Около слона на пуантах, у вице-председателя Оргкомитета, мистера Мюррей.

— Лейдиз энд джелемен! — красиво так начал Смирнов на английском, как импортную пасту из тюбика выдавил, и… остановился. Публика замерла, вглядываясь, кто в него, кто в его отображение на экранах. Вот он, представитель бывшего коммунистического СССР, вот он, представитель военных сил непонятной русской страны. И совсем не урод, и не выродок, каким многим представлялся русский мужик, вернее «представитель зла» и даже на вполне понятном языке обратился с приветствием, на английском. Если б не военная форма, обычный молодой парень, каких на земле много, в каждой стране полно. — Я не ожидал, что моя музыка будет интересна вашему вниманию, и даже не предполагал принимать участия в конкурсе. Так получилось. Этому я обязан одному человеку. — Смирнов опять остановился. То ли подбирая слова, то ли волнуясь. Зал, затаив дыхание слушал. — Об этом я обязательно должен сейчас сказать. Это… лейтенант американских десантных войск… тоже музыкант… Гейл Маккинли.

Ооо… Ааа… Ууу…

Что тут началось. Шквал аплодисментов гулко заполнил весь зал. Публика бисировала то ли американскому лейтенанту, то ли честности и порядочности русского музыканта, не то всему этому в целом, но аплодировала. «Рашен гуд», «Фрэндшип», «Фройндшафт», «Увел кам, рашен бой!» неслось из зала.

— Она тоже должна сейчас быть здесь, на этой сцене, — перекрывая шум, на том же английском, заявил Александр.

«Что он там говорит, почему только на английском языке», не понимая почему возник такой сильный бум, ёрзая на стульях, недоумевали российские музыканты. «Что происходит?»

«Что он там несёт, что несёт?», нервничал генерал-лейтенант, наклоняясь к своему референту. Не понимал и полковник Ульяшов.

— Ах, пацан! Ну, орёл! — громко восхищался лидер либерально-демократической партии России, вице-спикер ГД, победно оглядывая зал. — Вот молодец! Эй, вы, там, тёмная и отсталая Европа, вот вам пример чистой и светлой русской души! Я же вам говорил!.. К нам в партию его, немедленно. Найди и передай! — приказал он своему заместителю — сыну.

— А пойдет? — наклонившись, осторожно спросил тот.

— Не важно. Наше дело предложить. Скажи, я беру его к себе в правительство министром культуры. Понял? — и оттопырив губу, ровно Муссолини, подбоченился — знай Европа наших.