Вторая часть симфонии как раз и рассказывала о тех потрясениях, созданных Человечеством на Земле. Одна за другой, нескончаемой чередой на земле проходят войны. Тысячами гибнут люди, вместе с ними гибнет природа. Где побеждает, где погибает… Страдает человечество, страдает справедливость… Страдает Планета. Одни страны живут хорошо, в других странах люди не могут чувствовать себя людьми… Как это может быть в одном доме? Как мы это можем допустить! Третья часть посвящена поиску выхода из создавшегося положения. Музыка металась, мы слышим, как встревоженная, погибающая птица, в поисках надежды на спасение, по всем странам и континентам, показывая единство боли, наличия общих проблем. В одних местах виделись сильные ростки Разума, в других слабые. Доминирующими значениями было наличие злой воли. Силы добра и разума в неравной схватке сходятся, ожесточённо бьются. Четвёртая часть — вот оно счастье! — есть решение. Находится! Люди договорились! Осознали! Земля действительно для всех общий дом. Соседей нужно уважать, с соседями нужно жить дружно, помогать друг другу… Когда мир в доме, мир с соседями, тогда и солнце ярче светит, и птицы громче поют, и дети звонче смеются… А что ещё людям, что ещё человечеству надо? Мира и счастья, заботы и дружбы. Естественно, здоровья себе и всем-всем!

В таких именно красках развивалось музыкальное произведение. Мощно и красочно, образно и мелодично, тревожно и романтично, талантливо и прагматично, осознанно и оптимистично. Как и сама жизнь. Недаром Человека считают венцом природы за его Разум, в первую очередь. Разум и должен торжествовать. Он и торжествовал почти всю четвёртую часть музыкального произведения. Эта часть подчеркнула своей конструктивной составляющей направления действий человечества, гармонизировала состояние публики в зале.

Когда звуки музыки закончились и погасли, возникла пауза…

Дирижер очнулся от осознанья пустоты… От невозможности опереться на спасительную упругую поверхность звуков. Они ушли, растворились, исчезли, как шум отзвучавшей грозы, как погасшие огни поезда в ночи, как тёплый песок ушедший сквозь пальцы. Дирижер выпрямился, растерянно поднял глаза на музыкантов. Что случилось? Почему тишина? Провал? Катастрофа? Нет, глаза и вид музыкантов говорили об обратном. Но ведь тихо… Дирижер повернулся к залу.

Аплодисменты шквалом взорвали томительную тишину.

— Браво!.. Браво!!

Только сейчас Запорожец почувствовал, что фрак действительно узкий, и не только в поясе, вообще весь, и главное в плечах. Смотри, Родина, — распрямляя плечи, подумал подполковник оглядывая зал, — как мы тут, на чужбине, музыку валяем. В смысле — ваяем.

Всё для тебя, Родина, всё тебе во благо. Заметила нет? — Говорил вид подполковника, победно оглядывающего зал. Он стоял, потный и уставший, но совершенно счастливый, как тот гладиатор, победивший не только своего противника, но и завоевавший свободу.

Экраны торопливо и торжественно показывали крупным планом то дирижёра, то музыкантов, то авторов произведения: Смирнова и Гейл.

— Вот это да! — счастливо улыбаясь, едва вымолвил Смирнов. — Здорово прозвучало!

— Да, очень красиво, грандиозно, просто великолепно, очень эмоционально и впечатляюще. Я и не ожидала так, — восторженно сияя улыбкой и глазами-изумрудами, склонив голову к Смирнову, призналась Гейл. — Это дирижёр молодец. Просто волшебник за пультом. Чародей!

— И оркестр великолепный, — подтвердил Александр. — Какие музыканты!.. Очень сильные здесь музыканты. Здорово!..

— Ваши тоже молодцы.

— Это конечно!

К ним спешили люди из зала. А из оркестра, запинаясь за пюпитры, инструменты и ноги музыкантов спешил взъерошенный Тимоха. Но первой подбежала к лауреатам девчушка лет шестнадцати. «Гейл, Гейл, — улыбаясь, кричала она, обнимая Гейл, — я так рада, так рада! Так было всё гениально и так здорово! А как звучало! А какой дирижер! Ты заметила? Гениально!!» — Тараторила девчушка. Александр смотрел на неё как зачарованный. Она поразила Александра своей почти точной копией стоящей с ним рядом Гейл. Но… она другая… Совсем другая! Гораздо моложе и еще красивее! Если Гейл, спокойная и рассудительная, то эта девушка, подвижная, взрывная, и очень яркая. Очень! Но те же голубые глаза, та же улыбка, те же веснушки… А вот носик прямой, не курносый, и волосы не каштановые, а более тёмные, как… у Александра, но длинные, с тяжёлыми волнами.

— Александр, познакомьтесь пожалуйста, это моя сестра, Кэтрин, — представила сестру Гейл. — Я о ней вам говорила, помните?

Александр смотрел на юную девушку как загипнотизированный, не мог глаз оторвать. Кэ-этри-ин… Она Кэтрин! Она…

— Александр, — вновь позвала Гейл. — Алекс, вы меня слышите?

— Что? А!.. Да-да. Слышу. А я Александр.

— А я вас уже знаю, — с жаром заявила Кэтрин. — Мне сестра о вас рассказывала. И о Тимош… или Тамош… венгерская, кажется, фамилия, сложная. Я не запомнила.

— Наверное, Тимофеев. — Подсказал Александр.

— Да-да, так-так. Именно, Тимоф-феефф. — Мелодично пропела девушка.

— И не венгерская совсем… Так вот он идёт, Тимофеев.

Девушки повернулись в ту сторону. Тимофеев, Тимоха, шел к ним как тот марафонец с ярким факелом в руке, боясь и надеясь на победу. Это он так сердце своё — образно — нёс, кто не понял. Он и Александра не видел, и девчушку тоже. Только Гейл видел.

— Здравствуйте Гейл, — от волнения почти прохрипел Тимофеев. — Я ждал письма вашего, или звонка… — Несколько заготовленных фраз на английском языке так и не появились в нужный момент.

— Он это говорит по-русски, да? А что он сейчас ей сказал? — Не понимая русского языка, обращаясь к Александру, с нетерпением переспросила Кэтрин на своём английском.

— Не надо переводить, — рукой остановила Гейл. — Я кажется понимаю.

— Гхэ-гхым, — пряча удивление, запнулся Александр, и обратился к Тимохе и Гейл по-русски, — тогда вы это, тут, поговорите пока. — И перешёл на английский, для Кэтрин. — А мы пройдёмся. Да, Кэтрин?

— Да-да, конечно. Бай-бай, мистер Тимоф-фееф. Бай-бай, Гейл, — легко согласилась Кэтрин, беря Александра по взрослому под руку. И не дожидаясь ответов, выстрелила несколько вопросов сразу. — А вы, Александр, кто по званию? А вы любите мороженое? А пиво? А я и пиво люблю. Но безалкогольное. А вы машину умеете водить? А самолет? А у нас самолет есть.

— А у нас в квартире газ…

— Что-что? Какой газ?

— Природный. Это я так, — светло усмехнулся Александр. — Стихотворение у нас такое есть.

— А, понятно. А вы и стихи пишете, да? А я пишу. Хотите прочитаю?

— Хочу.

— Нет, лучше не сейчас, в другой раз, здесь шумно.

Отойти им, естественно, никуда и не удалось. Желающие получить автографы обступили их плотным кольцом. Собрались и наши музыканты. Чуть в сторонке, в таком же плотном кольце, Гейл и Тимофеев выполняли ту же процедуру — раздавали автографы. Да и дирижёра тоже атаковали: подпиши, да подпиши. Он насторожился только тогда, когда ему вместе с улыбками, стали подсовывать какие-то листки бумаги заполненными текстами. Он рванул к Смирнову. Пробился: