Таня поправила покрывало на постели и подняла чемоданчик. Заглянувшая к ним Розария с одного взгляда поняла, что происходит.

– Таня, подожди. Ты не хочешь становиться сицилийской домохозяйкой, но этого вовсе и не нужно. Я тоже хочу, чтобы все было иначе…

Таня было направилась к двери, но Винченцо схватил ее за рукав:

– Подожди же… Ведь у нас с тобой была цель, разве нет? Как мы собираемся переустроить общество, если не можем измениться сами?

– Я уже изменилась, Винченцо. А здесь ничего не поменяется и за сотню лет. И потом, признайся, о переустройстве общества ты думаешь в последнюю очередь.

– Они арестуют тебя на границе.

Он попытался отобрать у нее чемодан, но Таня ему этого не позволила.

– Я вышла на связь с товарищами из Неаполя. Мне сделают новый паспорт.

– Так ты давно это спланировала?

– Оставь меня в покое.

Винченцо загородил дверной проем. Завязалась борьба, которую остановило только вмешательство Розарии. Тяжело дыша, Винченцо с Таней стояли друг против друга, и он наконец осознал, что все и в самом деле кончено.

– Я отвезу тебя в гавань, – сдавленно сказал он.

– При таком ветре судно могут не выпустить, – заметила Розария.

Но перспектива застрять на проклятом острове лишь прибавила Тане решимости.

Прощание вышло коротким. Розария плакала. Ее мать сказала, что все к лучшему и она, мол, с самого начала знала, чем кончится. Винченцо сорвал с ИЗО брезент, который тут же унесло ветром – через забор и улицу, в сторону моря. Никто не побежал за ним.

Он все еще надеялся переубедить Таню в дороге.

– В тебе живут два человека, – сказала она, уже сидя в машине. – И ни один из них не может взять верх над другим. Ты обречен разрываться между двумя странами, двумя женщинами… А я так не могу.

– Я тоже.

– Но ты научишься.

В гавани через парапет каменной набережной швыряло клочья белой пены. Ни корабля, ни парома не было видно.

– Алискаф еще в Липари, – сообщил начальник гавани, прикрывая мясистое лицо краем плаща. – Если ветер стихнет, он отчалит. Если нет… – Он пожал плечами.

Сбившиеся в кучку пассажиры хранили стоическое спокойствие. Солнце уже скрылось за громадой Монте-Фосса. Становилось холодно. Винченцо и Таня зашли в бар выпить кофе. Оба молчали. Люди выходили и заходили, от двери тянуло сквозняком.

За тяжелыми тучами скрылись последние лучи солнца, но алискаф так и не появился. На пристани зажглись фонари. Море все штормило – и ни капли дождя. Ожидающие парома пассажиры теснились в баре. Этот горький кофе, вечно замерзшие ноги, запотевшие окна и тоскливые лица – как Таня устала от всего этого.

– Он уже вышел.

– Не выйдет он никуда, я тебе говорю…

Волнение Тани – и последняя искра надежды в глазах Винченцо, что еще не поздно все вернуть.

Они пошли к машине, припаркованной рядом с причалом. Ветер поутих, но море все еще волновалось. Винченцо завел мотор и включил отопление. Сразу же запотели окна. Таня протерла стекло, чтобы видеть, когда подойдет судно. Мотор гудел – приглушенный мерный бас на фоне прибоя.

Винченцо высматривал в ее глазах искру неуверенности, сомнения. Невозможно было представить, что они никогда больше не увидятся.

– Ты будешь писать мне?

– Разумеется.

– Ты нужна мне.

– Оставь, пожалуйста.

Ей хотелось плакать, она никогда не видела Винченцо в таком отчаянии. Он умолял ее, привлек к себе, прижал… Искал ее губы. Таня сначала уворачивалась, потом поцеловала его. Расстегнула ему штаны. Села сверху…

Это была их последняя вспышка.

А потом подошел алискаф. Он приплясывал у причала, волны швыряли судно из стороны в сторону, пока Таня поднималась по шаткому трапу. Двое матросов протянули ей руки и втащили внутрь. Дверь захлопнулась.

Отдали швартовы, а Винченцо все стоял на причале. Он долго еще следил, как огни судна, дрожа, растворяются в ночи.

И только когда они исчезли, с неба хлынуло.

– Это был наш последний раз.

Винченцо выпустил в открытое окно струйку дыма. Я молчала. От жары было не продохнуть. Мимо проносились гаражи, складские помещения, мебельные салоны, обрушившийся мост… Долина реки По – изнаночная сторона прекрасной Италии.

– Когда именно это случилось? – спросила я.

– 21 декабря 1976-го.

Я отсчитала девять месяцев. Он усмехнулся:

– Если бы не тот шторм…

– То есть я – следствие неблагоприятного стечения обстоятельств.

– Нет, ты – дитя последней вспышки страсти.

На глаза навернулись слезы. Винченцо достал из бардачка носовой платок, протянул мне. Голова лопалась от противоречивых мыслей.

– То есть она ушла не потому, что ты и Кармела…

– Нет. С Кармелой на тот момент у меня все было кончено.

– Ты хочешь сказать, что если бы у тебя был выбор, ты бы остался с Таней.

– Теперь это только слова. А факт, что твоя мать не могла больше выносить жизнь в глухой сицилийской деревне и сбежала.

Разумеется, Таня рассказывала об этом совсем не так. В ее версии он ей изменил и она не захотела мириться с этим.

– Ты любил ее? – спросила я.

– Да. – Он помолчал, потом добавил: – Но иногда любишь не человека, а свое представление о нем.

Мне требовалось выбраться из машины. Я сбросила скорость, выглядывая, где бы остановиться.

– Что ты задумала?

Винченцо явно не нравилось, что я решила проявить самостоятельность.

– Я хочу есть.

– Но здесь ничего нет.

Мы ехали где-то в окрестностях Вероны. Вокруг равнина, редкие деревушки, брошенные дома и бесконечные телеграфные столбы.

– Можем остановиться у «Автогриля».

Надо отдать должное Винченцо, он не стал возражать.

Внезапно впереди показалось колесо обозрения. Затем нашим глазам открылись карусель, будка билетера.

– Вот здесь точно можно поесть.

Небольшой парк аттракционов выглядел призраком из другой эпохи. Под облупившейся краской проступала ржавчина, линялые бумажные гирлянды печально обвисли. «Луна-парк» – сообщала надпись на металлическом щите. Карликовое колесо обозрения, и маленькая карусель, тир с голубыми плюшевыми медведями и будка с колбасками-гриль, где разорялся какой-то скверный шлягер.

Очевидно, праздник давно закончился. Под ногами чавкала грязь. Вместо детей на площадке копошились несколько рабочих в дутых жилетах. Лязгало железо, мужчины грузили демонтированные части в машину. Винченцо спросил продавца в колбасной будке, не осталось ли чего поесть. Тот ответил, что собирался закрываться, но кое-что припас для рабочих. Колбаски.