Иными словами, автор письма мог бы зайти к Дзержинскому и побеседовать с ним лично, но из-за отсутствия его в Москве отправлял это послание.

Забота видных большевиков о судьбе российского поэта характеризует их с самой лучшей стороны. Но возникает вопрос: почему со своими предложениями они обратились не к наркому здравоохранения Николаю Семашко, не к наркому просвещения Анатолию Луначарскому, а к Феликсу Дзержинскому, возглавлявшему ОГПУ?

Ведь «пригласить» Есенина «к себе», хорошенько его «пробрать», а затем «отправить в санаториум» в сопровождении «товарища из ГПУ» мог только его непосредственный начальник! Стало быть, то, что «известный поэт» находился под началом Феликса Дзержинского или, говоря проще, служил в ОГПУ, Раковскому и Воронскому было хорошо известно. Вот и обратились они за помощью к находившемся тогда в двухмесячном отпуске шефу талантливого, но любившего загулять агента.

Тут нелишне напомнить, что Воронский дружил с писателем Борисом Пильняком, который тоже сотрудничал с ОГПУ и секрета из этого не делал (от своих ближайших друзей, во всяком случае).

Если бы Есенин никакого отношения к Лубянке не имел, Дзержинский, получив письмо, вряд ли откликнулся бы на просьбу Раковского. Но на письме рукою Феликса Эдмундовича проставлена резолюция:

Рядом – рукой Герсона – написано:

«Звонил неоднократно, найти Есенина не мог».

Матвей Ройзман каким-то образом (не потому ли, что тоже был сотрудником ОГПУ?) оказался знаком с этим письмом и с резолюций на ней Феликса Дзержинского. И написал в воспоминаниях (с неточным указанием даты, когда была проставлена на письме резолюция Дзержинского, это Раковский отправил своё письмо 25 октября):

«В 1925 году Есенину необходим был санаторий. Знаменательно, что, узнав об этом 25 октября того же года, именно Феликс Эдмундович отдал распоряжение товарищу Герсону позаботиться о поэте».

Сейчас трудно установить, чьи именно «заботы» возымели действие. Дело в том, что в сентябре, возвращаясь в Москву из Баку, Есенин повздорил в поезде со своими попутчиками. Они обратились в московский суд. Было возбуждено уголовное дело, замять которое не удалось даже Луначарскому. Есенин стал прятаться. И с горя запил, топя в вине своё нежелание служить лубянской чрезвычайке, мечтая любым способом (всеми правдами и неправдами) избавиться от навязчивой гепеушной опеки.

Есть сведения, что лечь в санаторий поэту порекомендовали родственники – чтобы хоть как-то избавиться от грозившего ему суда (дескать, «психов не судят»). И 26 ноября 1925 года Есенин устроился в «санаторий». Это была психиатрическая клиника Первого Московского университета. Матвей Ройзман о ней написал:

«Клинику на Большой Пироговской возглавлял выдающийся психиатр П. Б. Ганнушкин… В его клинике впервые был открыт невропсихиатрический санаторий, где и находился Есенин».

Ассистентом Петра Борисовича Ганнушкина («красного профессора психиатрии», как его тогда уже называли) был 32-летний Александр Яковлевич Аронсон (активно сотрудничавший с ОГПУ), со слов которого Ройзман написал:

«…профессор Ганнушкин поставил точный, проверенный на больном диагноз: Есенин страдает ярко выраженной меланхолией. Впоследствии я узнал, что в переводе с греческого это слово значит – «чёрная желчь», которой древнегреческие врачи объясняли возникновение этой болезни. Меланхолия – психическое расстройство, которому сопутствует постоянное тоскливое состояние. Поэтому любые размышления больного протекают как бы окрашенными в чёрный цвет».

И ещё Ройзман добавлял, что больных меланхолией (эту болезнь в наши дни именуют депрессией) «мучает навязчивая мысль о самоубийстве».

Незадолго до того, как лечь в клинику Ганнушкина (12–14 ноября), Есенин закончил сочинять стихотворение «Чёрный человек», которое, как мы помним, начиналось очень трагично:

До наших дней дошла медицинская справка:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ Контора психиатрической клиники сим удостоверяет, что больной Есенин С. А. находится на излечении в психиатрической клинике с 26 ноября с.г. и по настоящее время, по состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде.

Ассистент клиники Ганнушкин»

27 ноября Есенин написал письмо Петру Ивановичу Чагину (Болдовкину):

«Дорогой Пётр! Пишу тебе из больницы. Опять лёг. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств».

Как видим, Есенин сразу определил, что его окружают гепеушники («фельдфебели»).

В книге Владислава Тормышова описано, как проходило «лечение» поэта:

«…когда ОГПУ, суд и милиция его сильно доставали, то ложился в больницу, где врачи, покрывая его и спасая от суда, писали нужные для этого диагнозы.

Если бы они их не писали, то поэта посадили или расстреляли бы.

С другой стороны, если бы врачи не написали «нужный диагноз», то проблемы с законом начались бы у них».

В письме Есенина Чагину есть и такие слова:

«…вероятно махну за границу».

И 21 декабря Есенин сбежал из своего «санатория».

Илья Шнейдер:

«Есенин был человеком необыкновенной впечатлительности. Всё его ранило, возбуждало, всё могло им овладеть сразу, целиком. Потому он был так беззащитен и перед красотой, и перед чувством, и перед друзьями. Когда он встретился с Дзержинским, Феликс Эдмундович сказал ему:

– Как это вы так живёте?

– А как? – спросил Есенин.

– Незащищённым! – ответил Дзержинский.

Сергей Есенин, 1925 г.

Да, он жил беззащитным, незащищённым».