А ведь на Тихри родимой каждый ребенок знает: после смерти ледяные просторы, где лишь темень и безмолвие… Он глубоко вдохнул нездоровый, промозглый воздух, прямо-таки осязаемо ощутил едкое отвращение ко всякой лжи.

– Вот что я скажу тебе, ты, первый споспешник Неявленного, – проговорил менестрель снисходительно. – Может, и невдомек тебе, но песни ведь по заказу не пекут. Чать, не мясной пирог. Чтобы песнь сложить, надо знак получить нежданный: то ли закатный луч, то ли приветный взгляд… иной раз мужичонка проползет толстопузенький, в дымину полосатую пьяненький, – на него глядючи, припевка застольная сама с языка соскакивает. Так вот. Есть у меня на родной дороге пословица: сколько девка огурчиком ни балуется, а без мужика дите не родится. Понял?

По окаменелому лицу молодого м'сэйма Харр прочитал, что тот ничего не понял. Ну что с него возьмешь – тупой, видно, за всю свою жизнь двух строк складных да напевных не сложил, тем более что на этой убогой землишке и петь-то одним амантам дозволено.

– Ты прости, я тебя обнадежить понапрасну не хотел. Вот ежели бы мне видение какое нежданно случилось, или знамение, или самого твоего Неявленного я повстречал – может, тогда… Между прочим, когда он явится, его Неявленным уже и называть-то будет как-то несоответственно. Об этом тоже в листах болотных и намека нет?

– Когда он придет, имя ему будет – Осиянный, – сухо и надменно проинформировал его м'сэйм. – Ежели переложить его со старинного языка на наш говор. Но ты наболтал слишком много лишнего, а прямого ответа не дал: согласен ты или нет?

Харр устремил на него тоскливый взгляд:

– Нет, человече, нет. Я – птица лесная: в неволе не пою и не размножаюсь. Так и передай своему Наивершему, ежели ты не от себя говорил, а им послан был. И пойду я.

Впервые за всю беседу обережник дернул углом суховатого рта – видно, такая уж у него была улыбка.

– А ты все-таки глупее, чем я полагал. Не понял, что я и есть Наиверший. Что ж, ступай.

Харр виновато развел руками – разочаровал, мол, так не обессудь. Насчет Наивершего он давно догадывался, но виду не подавал, чтобы не портить иллюзорного равенства в беседе. Поднялся.

– Только подай мне мой пояс, – как бы мимоходом бросил Наиверший.

Харр сделал несколько шагов вперед, наклонился, скрывая усмешку; ох, Наиверший, напрасно ты меня за полудурка держишь. Сидишь вроде бы спокойно, а ноги выдают, ишь как икры-то напряглись. Не отпустишь ты меня подобру-поздорову, слишком много меж нами наговорено. А обрадовался-то, обрадовался! На м'сэймах своих дрессированных силушку не покажешь, кулаками не помахаешь – нельзя, рожу постную надо блюсти; а со мной вот поиграться вздумал. Только не все ты про меня слыхал – видно, не знаешь, что такое строфионий удар…

Он распрямился, держа в руках шершавую змеиную кожу, и в тот же миг Наиверший сунул руку под кресло и вроде бы схватился за какую-то палку этого Харр уже разглядеть не успел, потому что пол под ним вдруг расступился, и последнее, что он заметил, был голубоватый мерцающий обруч, засиявший у м'сэйма над головой.

Харр прерывисто, всхрапывая, потянул в себя воздух – ну и вонища, вот откуда, значит, смердело. Потянулся к виску, где мозжила глухая боль, шишки пока не было, значит, без памяти он пробыл совсем недолго. Тихонечко приподнял ресницы.

Белесая вогнутая стенка. Колодец, значит. Серое окаменье прорезано длинными трещинами, но и они замазаны гладко, хоть и разными цветами, – с одного взгляда ясно, что даже ногтям не за что уцепиться. Глубина…

Он слегка приподнял голову и увидел носки сапог, выступающие за срез колодца. И м'сэйма, в выжидательной позе замершего на самом краю. Если резко выпрямиться, подпрыгнуть… Все равно не достать. Пожалуй, на длину меча высоты не хватит. Что же еще? Думай, менестрель, думай… Убивать тут не в обычае, но почему бы им не пустить к нему змейку вороную – пусть, мол, гад подкормится. Вот и пояс чешуйчатый рядом валяется, на земле неокамененной. А странная землица-то в буграх твердокаменных да трещинах узких. Нет, не о том надо думать, промелькнула же какая-то шалая мысль, когда пояс змеиный увидел…

– Очухался, – донесся голос сверху.

Думай, менестрель, думай.

– Ты сам, я вижу, не больно-то по-господски выражаешься, – негромко заметил Харр, чтобы протянуть время.

– Сам говорил – с кем поведешься… Ну как, решения не переменил?

– Думаю.

А что думать? Теперь, сложи он хоть дюжину песен, отсюда его живым не выпустят. Первому второй не нужен, второй слишком близко к его спине стоять будет.

Лампа, висящая точно над серединой колодца, освещала смуглое лицо верховного м'сэйма, и он щурился, отчего уголки его глаз, приподнятые над скулами, еще выше взлетали к вискам.

– Долго лапу-то не соси, – посоветовал он чуть ли не дружески, – а то скоро первый весенний гром прогремит. Видал камень на вершине холма? А копье, из него торчащее, приметил?

Харр не отвечал – непонятно было, к чему все это Наиверший рассказывает, а ему надо было думать, не отвлекаясь.

– Нелюбо железо Неявленному, нелюбо. А чтобы м'сэймы мои убедились в этом воочию, повелел я всем на погляд эту железину водрузить. И – хочешь верь, хочешь не верь, – но все молнии, что Неявленный, на грехи человеческие гневаясь, из туч мечет, прямехонько в копье это железное въяриваются.

Ох и не хочет пошевеливаться головушка ушибленная! Ведь мелькнуло же что-то при виде пояса змеиного… А тут еще м'сэйм мозги пудрит своими байками…

– Да ты меня слышишь? – обеспокоился вдруг Наиверший.

– Слышу, слышу. Валяй, трави дальше (мне думать надо, думать…). Только кинул бы сюда соломки, больно жестко тут.

– А это земля оплавленная, – как-то радостно проинформировал его м'сэйм. – Не сказал я тебе, что лампа-то висит на конце копья того. И прямехонько над тобою. Саму светильню я, конечно, сниму, память все-таки о доме. Но как гроза подойдет – не взыщи: первая же молния по копью скользнет вниз и – в тебя. Мы никого не убиваем, рыцарь ты мой певчий, то гнев божественный.

Певчий рыцарь… И это ему, оказывается, ведомо. Все уступы слухачами своими наводнил, трепло гуково, паразит м'сэймов. И сейчас мысли путает, сосредоточиться не дает. И отпустить его нельзя: чует сердце, что сам же он и подсказку кинет, как из колодца этого выбраться…

– Ладно, – примирительно проговорил Наиверший. – Пока тучи еще не собрались, дозволю тебе посидеть со светильником. Может, так тебе легче будет песню складывать. А я покуда…

– Что, с холма поглядишь, не пожаловал ли твой Неявленный? Не дождешься! – сорвался, не выдержав, узник. – Вот тебе мое слово вещее: не видать тебе его, как собственной задницы! Не придет он! Не придет!!!

– Врешь! – загремел м'сэйм, оскаливаясь. – Человек без бога истинного прожить может, а весь род людской – нет! Потому и придет он неминуемо, узнанный или неведомый, в славе или в бесчестии, в богатстве или в скудости, гонимый или возвеличенный – он придет!