– В Буэнос-Айрес? Но почему именно туда?

– Потому что там находится единственная на Земле машина-телепат. И вынести ее из лаборатории холода невозможно.

– Опять принимаю, – мрачно объявил оператор телепатического приемника.

Как это нередко случается с экспериментальными образцами, устройство барахлило: часть времени оно работало идеально – порой целых двадцать минут! – а потом объявляло забастовку на целый день. Казалось, аппарат впитал в себя часть противоречивых свойств той жизненной силы, которую пытался уловить.

– Что на этот раз?

– Похоже на сон. Вода – обширное водное пространство. На заднем плане – береговая линия, а еще дальше – горные пики.

Установленный возле локтя оператора магнитофон записывал каждое его слово, отмечая точное время.

– Вы уверены, что это именно ребенок?

– Разумеется. Как и вчера. В этом ведь все отличаются. У всех свой особый вкус – не знаю, как еще объяснить. Стойте! Что-то еще… Город, чертовски большой город – больше Буэнос-Айреса.

– Теобальд, – тихонько спросил Мордан Клод, – ты все еще ее слышишь?

Мордан оказался здесь потому, что общий язык с мальчиком умел находить лучше Гамильтона, сам Феликс был вынужден признать это. Со своего места Теобальд не мог слышать оператора, работавшего на приеме, тогда как в наушниках Клода слова его звучали отчетливо. Филлис в это время находилась, разумеется, в соседней комнате, занимаясь своим главным делом… Ни для аппарата, ни для Теобальда это обстоятельство значения не имело. У Феликса определенного места не было – он обладал привилегией бродить повсюду и надоедать всем и каждому.

Мальчик откинулся на скамеечке, прислонившись спиной к ноге Мордана.

– Она уже не над океаном, – сказал он. – Она в столице.

– Ты уверен, что это столица?

– Конечно, – с оттенком презрения в голосе отозвался Теобальд, – я же там бывал, разве нет? И там есть башня.

За перегородкой кто-то спросил:

– Современный город?

– Да. Возможно, столица – там есть похожий пилон.

– Еще какие-нибудь детали?

– Не задавайте мне так много вопросов… Картинка опять переходит в смутные грезы… А теперь она снова перемещается… Мы в комнате… Куча народу, все взрослые. Разговаривают.

– Что теперь, сынок? – поинтересовался Мордан.

– А, опять она отправилась на эту вечеринку!

Два наблюдателя перешептывались в сторонке.

– Мне это не нравится, – проговорил тот, что пониже ростом. – Это страшно.

– Но это происходит.

– Неужели вы не понимаете, что это значит, Малькольм? Откуда у нерожденного ребенка могут взяться такие представления?

– Может, от матери? Брат-то определенно телепат.

– Нет, нет и нет! Нет – если только мы не ошибаемся абсолютно во всем, что касается мозговой деятельности. Человеческие представления ограничены личным опытом или чем-то, близким к нему. Нерожденный ребенок не может испытывать никаких ощущений – кроме тепла и темноты. У него не может быть подобных представлений.

– Хм…

– Что вы можете на это возразить? Ну!

– Ваша взяла. Я не могу вам ответить.

Кто-то поинтересовался у оператора на приеме:

– Узнаете вы кого-либо из присутствующих?

Тот чуть сдвинул наушники.

– Хватит мне надоедать! Вы сбиваете меня – я теряю сигнал! Нет, не узнаю. Это словно образы во сне… Наверное, это и есть сон. Я не могу ничего почувствовать, если она об этом не думает.

Немного погодя он снова начал диктовать:

– Что-то происходит… сны кончились. Неудобство… Это очень неприятно. Она сопротивляется этому… это… это… О боже, это ужасно!.. Больно!.. Я не могу этого вынести!

Он сорвал наушники и вскочил – побледневший и трясущийся. И в этот миг Теобальд закричал.

Несколько минут спустя в дверях комнаты Филлис показалась женщина и жестом поманила Гамильтона.

– Теперь можете войти, – радостно объявила она.

Стоявший на коленях подле Теобальда Феликс поднялся. – Оставайся с дядей Клодом, малыш, – сказал он и пошел к жене.

Как хорошо было снова приехать на этот пляж! Как здорово, что Филлис благожелательно отнеслась к идее этого пикника! Как приятно было валяться на солнышке, блаженствуя в кругу семьи…

Все в жизни происходило совсем не так, как он планировал, – но ведь это в порядке вещей. Конечно, несколько лет назад Гамильтон ни за что бы не поверил, что все так сложится… Филлис и Бальди, а теперь еще и Жюстина. Когда-то он требовал у Клода ответа на вопрос, в чем смысл жизни, – сейчас его это совершенно не заботило. Жизнь была хороша сама по себе – что бы она собой ни представляла. А на главный вопрос он получил ответ. Пусть психологи спорят до посинения, выясняя, есть ли какая-то жизнь за гранью земного существования – жизнь, в которой человек сможет получить ответы на все вопросы. Возможно.

На основной вопрос: «Получаем ли мы второй шанс?» – ответ был получен – правда, косвенным образом. «Я» новорожденного содержало в себе нечто большее, чем генетическая структура. Жюстина сообщила им об этом – и не важно, сознавала она сама это или нет. Она принесла с собой осколки памяти о прежнем своем существовании. В этом Гамильтон был убежден. А значит, можно не сомневаться: после распада бренной оболочки человеческое «я» уходит куда-то дальше. Куда? Что ж, об этом он начнет беспокоиться, когда придет время.

Жюстина, скорее всего, понятия не имела о том, что именно она доказала (спросить у нее не было ни малейшей возможности). После рождения ее телепатические импульсы стали бессмысленными и хаотичными – как и следовало ожидать от младенца. Психологи решили назвать это шоковой амнезией. Все же это лучшее название, чем никакого. С их точки зрения, рождение можно уподобить резкому пробуждению от крепкого и глубокого сна – если бы на сладко спящего человека выплеснули ведро ледяной воды. Тут кто угодно придет в шок!

Гамильтон еще окончательно не решил, хочет ли по-прежнему принимать активное участие в Великом Исследовании. А может, облениться и заняться выращиванием луковиц георгин и детей? Он не знал. По большей части исследование занималось очень далекими от него вопросами, а лично он был уже полностью удовлетворен. Взять хоть то, над чем корпит сейчас Клифф: до результата – века, а потом и еще немного. Монро-Альфа сравнил свою задачу с попыткой разгадать весь сюжет стереофильма по одному промелькнувшему кадру.