Она пробормотала:

— Ну?

— Неплохо.

Склонившись над тазом, Ланарк начал мыться.

— Почему ты не говоришь, что я красивая?

— Стоит мне об этом заговорить, и ты меня осаживаешь.

— Да, но, не слыша этого, я чувствую себя заброшенной.

— Хорошо. Ты красивая.

Он вытерся и стал надевать серый твидовый костюм и пуловер. Она, с задумчивым и печальным видом, тщательно связала свои волосы темно-желтой лентой. Он поцеловал ее.

— Не вешай нос! Ты свет, а я тень. Разве тебя не радует, что мы такие разные?

— Трудно сиять, когда тебя никто не подбадривает. — Скорчив гримасу, она вышла.

Когда Ланарк вернулся в палату, докторов, санитарок и ширм там уже не было, и Рима, сидя на краешке постели, беседовала с пациенткой. Заметив безволосую морщинистую головку, выглядывавшую из-под покрывала, Ланарк присоединился к ним. Мать полулежала, откинувшись на груду подушек. Тело ее было хрупким, в каштановых волосах попадались седые пряди, в изможденном личике поровну смешались молодость и старость. Слабо улыбнувшись, она произнесла:

— Странно видеть тебя снова, человек-загадка.

Ланарк непонимающе уставился на нее.

— Это Нэнси, — объяснила Рима. — Помнишь Нэн?

Ошеломленный неожиданностью, он засмеялся и сел у кровати.

— Рад, что ты сбежала из «Элиты».

Улыбка не сходила с лица Ланарка. Оказавшись в институте, он забыл и думать о Сладдене и его гареме, и теперь эти запутанные любовные отношения показались ему невероятно забавными. Он указал на детскую кроватку:

— У тебя славный малыш.

— Да! Похожа на отца, правда?

— Не говори глупостей, — мягко укорила ее Рима. — Младенцы ни на кого не похожи. Как бы то ни было, кто ее отец? Тоул?

— Конечно нет.

— Тогда кто?

— Сладден.

Рима всмотрелась в ту часть лица ребенка, которая не была скрыта одеялом.

— Ты уверена?

Нэн печально улыбнулась:

— Да-да. Я не была его невестой, как Гэй, или его вульгарной любовницей, как Фрэнки, или его умной любовницей, как ты. Я была бедной маленькой девочкой, к которой он был добр. Но меня он любил больше всех, хотя мне приходилось это скрывать. Когда мне надоедало быть заброшенной и я пыталась спрятаться, Сладден проникал в мою квартиру — карабкался по трубам, залезал в окна. Он жутко ловкий и сильный. Он крепко обнимал меня и говорил, что, хотя мы много раз спали друг с другом, наши чувства до сих пор свежи, а встречи кажутся приключением, и глупо отказываться от этого ради других девушек. Повторял, все вы нужны для того, чтобы освежить его чувства ко мне. Он был первым мужчиной, которого я полюбила, и никто другой мне не был нужен, хотя я все время думала порвать с ним, пока не обострилась моя болезнь.

— Какая болезнь?

— На мне стали вырастать рты, не на лице, а в других местах, и, когда я бывала одна, они спорили, кричали друг на друга и на меня. Сладден очень хорошо с ними ладил. Ему ничего не стоило уговорить их что-нибудь спеть хором, а когда мы спали вместе, он даже внушал мне, что в них нет ничего плохого. Говорил, что не знает другой девушки, так обильно украшенной пирсингом.

Губы Нэн тронула почти материнская улыбка, и Ланарк ощутил укол ревности, заметив у Римы тот же нежный, полный воспоминаний взгляд. Со вздохом Нэн продолжила:

— Но они, эти рты, достали в конце концов и Сладдена, потому что мне становилось хуже и я все больше в нем нуждалась, а этого он не любил. Он пошел в политику, и дел у него было по горло.

Ланарк и Рима одновременно выкрикнули:

— В политику?

Рима добавила:

— Он всегда подтрунивал над теми, кто решал заняться политикой.

— Знаю, но, когда ты исчезла, он взял на твое место бунтарку, высокую нахальную блондинку, которая играла на гитаре и повторяла, что ее отец был военный, бригадир. Мне она сильно не нравилась. Говорила, мы должны готовиться к тому, чтобы взять в свои руки бразды управления экономикой, и как важно заботиться о других, но она вечно много болтала и никого не слушала. Когда она разглагольствовала, Сладден у нее за спиной делал нам знаки. Тогда в «Элите» было полным-полно бунтарей. Появились сотни новых клик — всех названий и значков не упомнишь. Значки нацепляли на себя даже уголовники. Однажды Сладден явился со значком, хохоча как безумный. Он отправился с белобрысой на митинг протеста и был выбран в комитет. Он заявил, что мы все должны сделаться бунтарями, так как ныне никто не доверяет провосту Додду и у нас есть реальный шанс овладеть городом. По мне, все это не имело смысла. Видишь ли, я была беременна, а Сладден не подпускал меня близко, так что рассказать ему не было возможности. Когда же я наконец улучила момент, Сладден принял это очень серьезно. Объявил, что рождать на свет детей, прежде чем мир будет спасен путем революции, — это преступление. Он хотел убить нерожденного ребенка, но я не позволила. Дай мне ее, пожалуйста.

Рима вложила ребенка в руки Нэн. Девочка открыла глаза, жалобно пискнула и снова заснула на ее груди. Нэн продолжила:

— Он называл меня эгоисткой и, наверное, был прав. До сих пор никто, кроме Сладдена, не обращал на меня внимания, а теперь и он от меня отвернулся, и мне нужен был кто-то еще, хотя, думая о будущем ребенке, я иной раз ощущала, что схожу с ума или заболеваю. Я чувствовала себя раздавленной под целой кучей женщин, на которой, смеясь, плясал увенчанный короной Сладден. Потом внутри меня начинал двигаться ребенок, и внезапно мне становилось спокойно и радостно. Мне сделалось жалко Сладдена. Я видела его ошалевшим от жадности младенцем, который готов сосать всех вокруг матерей и никогда, никогда не насытится. А тебе, Рима, так не казалось? Рима отозвалась кратко:

— Нет.

— Почему он тебе так нравился?

— Он был умный, забавный и добрый. И единственный здоровый из всей нашей компании.

Ланарк вмешался:

— У него не было болезни, потому что он сам был болезнью. Это был рак, заражавший каждого, кто с ним общался.

Рима фыркнула:

— Ух, ты сам не знаешь, о чем говоришь. Ты нравился Сладдену. Он пытался тебе помочь, но ты не позволил.

Нэн улыбнулась:

— Ты заставила Ланарка ревновать.

— Да, я ревную. Но это не значит, что я не прав.

Рима спросила:

— Как ты сюда попала, Нэнси?

— Однажды у себя на квартире я почувствовала схватки и поняла, что это рождается ребенок. Я попросила квартирохозяина помочь мне, но он испугался и указал на дверь, так что я закрылась у себя в комнате и умудрилась (не помню как) забаррикадироваться тяжелым шкафом. Я едва не умерла. Боль была такая, что я свалилась на пол и не могла пошевелиться. Я была уверена, что ребенок не выжил. Мне казалось, я ничто и никто, ничтожество, которое не ощущает ничего, кроме ужаса, комок грязи, такой же гадкий, как и весь мир. Наверное, я крикнула, что не хочу здесь оставаться, так как рядом, на полу, открылось отверстие.