— Я не стану растить чудовище! — воскликнул царь.

— У тебя нет выбора. — Жрица взяла младенца и протянула его царице. — Государыня, этот ребенок — плоть от твоей плоти. Он твой сын.

Ребенок завопил еще громче и потянулся к матери. Но царица, содрогнувшись, отпрянула и еще крепче прижала к себе второго сына.

— Я не стану кормить это грудью. Я к этому близко не подойду! Унесите его прочь с моих глаз!

Жрица протянула младенца отцу.

— А ты, государь? Признаешь ли это дитя? Дашь ли ему имя?

— Никогда. Это не мой сын.

С глубоким вздохом жрица подняла ребенка и показала его всем собравшимся. Она держала младенца, как куклу, — холодно и бездушно, и не было в ее прикосновении ни сострадания, ни любви.

— Что ж, пусть это дитя зовется Ашероном — по имени подземной реки, реки гнева и скорби. Труден будет его путь, долог и полон скорбей. Он научится давать и отнимать жизнь. Но сам он пройдет свой путь в тягостном одиночестве — вечно ища любви и вечно встречая жестокость.

И затем, взглянув на младенца, изрекла истину, которая преследовала Ашерона всю его долгую жизнь:

— Да смилостивятся над тобой боги, малыш! Ведь никто, кроме них, никогда тебя не пожалеет.

Олимп

Эш приблизился к священному храму Артемиды и силой мысли распахнул огромные двойные двери.

С гордо поднятой головой, сжимая в руке лямки черного замшевого рюкзака, он перешагнул богато украшенный порог и вошел в тронный зал, где Артемида, небрежно раскинувшись на троне, слушала пение и игру на лютне.

Девять пар женских глаз с любопытством воззрились на него.

Затем, не ожидая приказа, восемь служанок подхватили свои вещи и поспешно вышли, как всегда при его появлении. Дверь за ними бесшумно затворилась, и они с Артемидой остались вдвоем.

На миг Эшу вспомнился его первый визит в покои Артемиды на Олимпе. Совсем еще юный, он с восхищением и трепетом взирал на резные мраморные колонны, поддерживающие своды дворца. Они возвышались на двадцать футов, от мраморного пола до золотого купола, искусно расписанного сценами из жизни лесных зверей. В зале была лишь одна стена — с трех других сторон между колоннами виднелось безбрежное голубое небо и проплывающие по нему пушистые облачка.

Сам трон Артемиды был не столько роскошен, сколько удобен: он напоминал огромный шезлонг, при необходимости легко раскладывающийся в кровать; на нем было разбросано множество мягких пухлых подушек с золотым шитьем и кистями.

Лишь двум мужчинам было позволено входить в этот храм: Аполлону, брату-близнецу Артемиды, и Ашерону.

Но от этой чести Эш бы с радостью отказался.

Артемида лежала на боку в непринужденной позе, положив голову на скрещенные руки, покоящиеся на подлокотнике. Она была в простом белом пеплосе, почти не скрывавшем очертаний ее великолепного тела. Сквозь полупрозрачную ткань бесстыдно просвечивали набухшие вишенки сосков. Короткий подол позволял заметить темно-рыжий треугольник между ног.

Она соблазнительно улыбнулась и этим вновь привлекла внимание Ашерона к своему безупречно прекрасному лицу. Длинные рыжие кудри ее пламенели огнем, — и сияли устремленные на Ашерона зеленые глаза.

Глубоко вздохнув, Эш твердыми шагами подошел к трону.

Артемида вопросительно подняла безупречно выгнутые брови:

— Что такое, Ашерон? Ты выглядишь гордым и свирепым: ни в позе твоей, ни в лице я не вижу обещанной покорности. Может быть, мне забрать душу Тейлона назад?

Ашерон не знал, способна ли она на это, но предпочел не проверять. Однажды он назвал Артемиду лгуньей — и сожалел об этом всю оставшуюся жизнь.

Он сбросил с плеча рюкзак и поставил его на пол. Затем снял кожаную куртку, аккуратно сложив ее, положил на рюкзак; опустился на колени, положив руки на обтянутые кожей бедра, опустил голову и, стиснув зубы, застыл в позе унижения и покорности.

Артемида соскользнула с трона и приблизилась к нему.

— Благодарю тебя, Ашерон! — проговорила она, неслышными шагами обходя его и приближаясь к нему сзади. Провела рукой по его волосам, вернув им природный золотой цвет и расплетя косу, так что освобожденные кудри рассыпались по плечам.

Артемида откинула волосы с его левого плеча и устремила взор на обнаженную шею. Провела по ней длинным острым ногтем. От этого прикосновения Ашерон вздрогнул.

А затем она сделала то, что Ашерон больше всего ненавидел.

Согрела его затылок своим дыханием.

Ашерон подавил в себе желание отстраниться. Кому, как не ей, знать, как и почему он так ненавидит ощущать чужое дыхание у себя на затылке! Этой жестокостью она напоминала ему о том, каково его место в ее мире.

— Ты, Ашерон, быть может, думаешь, что я наслаждаюсь, подчиняя тебя своей воле. Но это не так. Куда приятнее мне было бы, если бы ты приходил ко мне по собственному желанию — так, как бывало когда-то.

Эш прикрыл глаза, припоминая те давние дни. В то время он ее любил. Он нетерпеливо спешил к ней, а едва расставшись, сразу же ждал новой встречи.

Он верил в нее — и отдал ей то, чего не дарил никогда и никому: свое доверие.

Она была для него целым миром. Его убежищем. Она впустила его — одинокого, бесприютного — в свою жизнь и показала ему, что значит быть желанным.

Вместе они смеялись и любили друг друга. С ней он делился тем, чем не делился ни с кем и никогда — ни прежде, ни потом.

Но однажды — тогда, когда она была ему всего нужнее, — Артемида повернулась к нему спиной и ушла, оставив его умирать в муках. И в одиночестве.

В тот день она растоптала его любовь. Ашерон понял, что Артемида ничем не отличается от его родителей и, в конечном счете, презирает его так же, как и они.

Он ничего для нее не значит.

И никогда не значил.

Поначалу горькая правда была невыносима, но прошло много столетий — и Ашерон с ней свыкся. Привык к тому, что для нее он — просто любопытная диковинка. Непокорный зверек, которого она то ласкает, то пинает ради собственного развлечения.

Еще один ненавистный жест — Артемида опустилась на колени у него за спиной, касаясь коленями его бедер. Положила руку ему на плечо, провела пальцами по сложной татуировке в виде птицы.

— М-м-м! — промурлыкала она, зарывшись лицом в его волосы. — Что в тебе такого, что я так тебя хочу?

— Не знаю. Если поймешь, — пожалуйста, скажи мне, и я постараюсь от этого избавиться.

Острые ногти богини впились в его тело.

— Мой Ашерон! Суровый, непокорный...

Одним движением она разорвала на нем

футболку и отбросила ее прочь.

У Эша перехватила дыхание, когда Артемида прижалась грудью к его спине и положила руки на его обнаженную грудь. Как обычно, тело предало его, откликнувшись на ее зов. По коже его побежали мурашки, внутри что-то туго сжалось, а чресла затвердели.