А Костандис тем временем стоит посреди двора, поджидая Козмаса.

– Пошли вам Господь многих лет жизни! Рад видеть вас в добром здравии, хозяюшки! Приятного вам аппетита!

– Добро пожаловать, Костандис! – отозвалась мать. – Иди к нам, садись, выпей рюмочку… Что нового в деревне?

– Умирает твой тесть, капитан Сифакас, кира Хрисула. Не жилец он больше на этом свете! Теперь сам дьявол его не спасет! – Костандис усмехнулся. – Посылает он вам последние гостинцы! – Он сел, зажав посох между могучих колен. – Славно дед прожил жизнь, ей-богу! Ел, пил, громил турок, наполнил двор детьми, ослами, лошадьми и быками, сколько полей перепахал, сколько виноградников да оливковых рощ насадил, даже церковь построил для души. И тут себя обеспечил! Так что есть с чем на тот свет отправляться.

Услышав незнакомый голос, Козмас спустился из своей комнаты. Костандис с любопытством осмотрел его с головы до пят.

– Стало быть, ты и есть первый внук старика Сифакаса? – Он даже пощупал плечо Козмаса, словно опасаясь подмены.

– Я самый, – ответил Козмас.

– Ну так вот что: твой дед велит явиться к нему, хочет, чтоб ты закрыл ему глаза. Давай собирайся скорей, а то не застанем его в живых. Ведь сколько лет он тебя дожидался!.. «Возьми, – говорит, – мула, пускай мой внук едет верхом. Это я да мой сын можем пешком ходить, потому как мы, кроме топора и ружья, ничего не держали, а у внука перо в руках, стало быть, он не должен пешком ходить. Так что поехали, мул ждет. – Он повернулся к хозяйке. – А насчет рюмочки, кира Хрисула, что ж, выпью, пожалуй, чтоб не обидеть добрую хозяйку.

Он одним махом опрокинул стакан, закусил хлебом и причмокнул от удовольствия.

– А капитан Сифакас много народу к себе созвал – ровно на свадьбу! С гор всех капитанов пригласил, да к тому ж велел мне пройти по деревням и везде крикнуть на площади: «Слышите, люди добрые, капитан Сифакас помирает! Всех, кто его помнит, кто воевал вместе с ним и еще жив, приглашает он к себе на подворье! Подношений никаких не надо. Вас ждут накрытые столы – наедитесь, напьетесь, а после капитан Сифакас скажет вам слово, очень важное слово! Так что берите в руки посохи – и к нему!»

– Что – важное? – переспросил внимательно слушавший Козмас, а про себя подумал с гордостью: вот как умирают в нашем роду – точно ветхозаветные патриархи!

– Не знаю, – сказал пастух. – Хотелось спросить, да не посмел. Старик хоть и на смертном одре, а может запросто своим посохом череп проломить, ежели рассерчает. Обежал я горы, деревни, всем передал послание. Но из трех деревень собрались в путь только три старика: капитан Мадакас, капитан Кацирмас и хромой учитель из Эмбаро… «Ты, – говорят, – лети стрелой обратно да скажи, что мы к нему поспешаем, пущай держится». А какое там поспешают, – хохотнул он. – Из самих давно песок сыплется, держатся друг за дружку и еле ноги волочат… Всем на круг лет триста, а они туда же – нацепили фески, серебряные пистолеты, патронташи, ровно в поход собрались! Вот сейчас поедем, увидишь их, так умрешь со смеху… Ну ладно, шевелись, медлить нельзя.

Мать Козмаса перекрестилась.

– Хороший человек твой дед, – сказала она, – побожусь, что в рай попадет.

– И отец наш в раю, – заметил Козмас. – Все мы, кто страдал здесь, в этом мире, попадем в рай.

Сестра злобно усмехнулась:

– Бог справедлив…

– Бог милосерден, – возразила мать и, взяв кадило, принялась обкуривать дом.

Козмас подошел к жене: та забилась в уголок дивана и молча смотрела на него.

– Может, со мной поедешь, Хрисула?

Костандис ударил посохом в землю.

– Еще чего удумал! С бабами одна морока! Их погоняешь, а они: «Обожди! Я устала». И уж тебе жаль их, горемычных: и на полдороге не бросишь, и с собой тащить обуза. Ты, конечно, волен поступать, как знаешь, но послушай меня: не бери греха на душу.

– Костандис прав! – вмешалась мать. – Не мучай ее, сынок, пусть дома останется.

– Подумаешь, какие нежности! – язвительно произнесла сестра. – Бери ее с собой, она выдержит!

Ноэми не знала, выдержит ли дальнюю дорогу, но сама мысль о том, что она останется здесь, в этом доме, где дохнуть свободно не смеет, пугала ее.

– Я поеду, – заявила она. – Ведь я еще как следует Крит не посмотрела.

– Чтоб тебе не возвращаться! – прошипела сестра.

– Не бойся, я выдержу, – сказала Ноэми и решительно встала. Но тут же ноги у нее подкосились, и все поплыло перед глазами. В последние дни ей было так плохо, что собственное тело казалось чужим, а внутрь будто налили расплавленный свинец.

Кто-то легонько потряс ее за плечо. Она открыла глаза и увидела перед собой мужа со стаканом воды. Улыбнулась, протянула руку, но в голове опять помутилось, и Ноэми сползла по стене на пол, потеряв сознание. Мать побежала за розовым уксусом, растерла невестке виски.

– Видишь, как ей плохо, бедняжке! – сочувственно сказала она.

– Подумаешь! – опять фыркнула сестра. – Как будто нам хорошо.

Козмас подхватил жену на руки и отнес в постель. Ноэми пришла в себя, испуганно взглянула на свекровь, стоявшую у изголовья.

– Извините, мама, – прошептала она.

– Спи! – Старуха, впервые прикоснувшись к ней, погладила ее по голове.

– Спи, Хрисула, – повторил Козмас и нагнулся поцеловать жену. – Тебе лучше остаться дома. Потерпи, я скоро вернусь.

Она кивнула и закрыла глаза.

– Счастливого пути!

Перед отъездом Козмас заглянул в резиденцию митрополита и застал владыку расстроенным.

– Только что получил ответ этого осла, твоего дяди. Пишет, что сдаваться не собирается и чтоб мы не вмешивались в его дела… Ради всего святого, разыщи Михалиса. Скажи, мол, Крит в опасности по его вине. Надо во что бы то ни стало сломить упрямство, и, кроме тебя, никто этого не сможет.

– Сделаю все, что в моих силах, владыко.

Ноэми ждала мужа, сидя в постели. Золотистые курчавые волосы рассыпались по плечам. Она обхватила руками колени и задумалась… До чего ж сильна любовь! Подхватила ее, дочь раввина, и забросила на край света, в эту спальню с иконами, с распятием… Вот если б душа была чистым листом бумаги, может, было бы легче! Вспомнилась прошедшая ночь, запахи базилика и майорана, вливавшиеся сквозь открытое окно вместе с лунным сиянием, тишина – ни лая собак, ни шагов, – только вдали слышался тихий, неумолчный стон моря, которому, видно, тоже не спалось… Но прошлой ночью она была не одна: рядом ровно дышал любимый, чей плод она носит в своем чреве…

Вошел Козмас, присел на краешек кровати. Долго, с несказанной нежностью глядел на жену, будто прощаясь навсегда.

– Пора? – спросила она и стиснула его руку.

– Ноэми, у тебя жар! – встревожился Козмас.