— Уже пробило шесть, — сообщил он мне. — И, как вы мне велели, я явился, чтобы выпустить вас отсюда. Ну что, — продолжил он, явно собираясь задать мне вопрос, поскольку сам я молча приготовился идти за ним на выход, — как спалось вам нынче ночью?

— Сносно, насколько сносно можно выспаться на стуле.

— Ой, сударь! — воскликнул он испуганно, приглядевшись ко мне как следует. — С вами, верно, приключилось ночью что-то неладное! Вы как будто немного не в себе, и лицом бледны, и голос у вас дрожит!

— Да что такого могло со мной тут приключиться, дружище? — рассмеялся я натужным смехом. — Если я кажусь тебе бледным и каким-то не таким, то это просто оттого, что я полночи не спал, а когда заснул, то спать мне пришлось безо всяких удобств.

— Я ведь не слепой — что вижу, то вижу, — сказал он и покачал головой. — К тому же с утра ко мне наведался сторож, так вот он сказал, что когда он ночью, между полуночью и часом, проходил мимо погреба, то ясно слышал, как оттуда доносились пение и гомон разных голосов.

— Чепуха, это ему померещилось! Просто я там попел немного себе в удовольствие и, может быть, разговаривал во сне, вот и все.

— Оставил на ночь человека одного тут в погребе в такую ночь! Нет, это в первый и в последний раз! — пробормотал служитель, поднимаясь по лестнице. — Одному Богу известно, каких он ужасов здесь насмотрелся да наслушался, бедняга! Ну, счастливого вам дня, сударь!

«А в нише за решеткой — какая там красотка!» Вспомнив эти строки из песни Бахуса, я оживился, и меня охватил любовный порыв, вот почему, поспав немного, я направился к своей красавице пожелать ей доброго утра. Но она встретила меня холодно и сдержанно, а когда я ей прошептал на ушко несколько нежных слов, отвернулась со смехом и сказала:

— Ступайте прочь, сударь! Сначала проспитесь хорошенько!

Я взял шляпу и, обиженный, ушел, ибо никогда она еще со мной так не обращалась. Мой приятель, который в продолжение нашей беседы с ней сидел в уголке за роялем, выбежал за мной следом и, с чувством взяв меня за руку, сказал:

— Сердечный друг мой, с твоей любовью все кончено раз и навсегда. Выкинь все мысли об этом из головы.

— Да уж я и без тебя догадался, — буркнул я в ответ. — Черт бы их всех побрал, все эти прекрасные глазки и розовые губки, это надо быть последним дураком, чтобы верить тому, что говорят тебе девичьи взгляды и девичьи уста!

— Что ты так орешь, они там наверху все слышат! — одернул он меня, перейдя на шепот. — Но скажи мне, бога ради, это правда, что ты нынче до зари просидел в винном погребке и надрался до бесчувствия?

— Ну, допустим, а кому какое до этого дело?

— Бог ведает, откуда она об всем прознала, но только она все утро проплакала, а потом сказала, что, дескать, избави ее бог от такого выпивохи, который ночи напролет пьянствует и так пристрастился к вину, что пьет даже в одиночестве, и вообще, мол, такого никудышного человека она больше знать не хочет и слышать о тебе ничего не желает.

— Ах так? — небрежно проговорил я, хотя мне было немного жалко самого себя. — Ну и ладно, она все равно меня никогда не любила, иначе она, по крайней мере, выслушала бы меня. Передай ей привет. Прощай!

Я поспешил в гостиницу, собрал свои вещички и тем же вечером уехал. Проходя мимо статуи Роланда, я по-приятельски кивнул старому вояке, и тот, к ужасу кучера ждавшей меня почтовой кареты, склонил в ответ свою каменную голову в знак прощания. Напоследок я послал воздушный поцелуй старинной ратуше с ее подземными винными погребами, забился в угол кареты и мысленно вновь пережил фантастические события этой ночи.

Сага, изложенная на этих страницах, родилась в той части Южной Германии, которая простирается между горными хребтами Швабских Альп и Шварцвальдом. Швабские Альпы громоздятся от северо-запада к югу и, то сужаясь, то расширяясь, замыкают страну длинною горною цепью. Шварцвальд же идет от истоков Дуная к самому Рейну и образует своими черноватыми еловыми лесами темный фон для прекрасной, плодоносной, богатой виноградниками местности. Местность эта, привольно раскинувшаяся у подошвы Шварцвальда, и называется Вюртембергом.

Много невзгод выпало на долю сей земли, прежде чем она достигла теперешнего положения между соседними государствами. Трудно сдержать восхищение, размышляя над событиями того времени, когда из тьмы веков впервые выплывает название Вюртемберг, когда вокруг колыбели теснились могучие соседи: Штауфены[21], герцоги фон Теки[22], графы Цоллерны. Позже, правда, внутренние и внешние шторма выветрили из анналов истории некоторые имена.

Были ведь даже такие моменты, когда род владетелей Вюртемберга, казалось, навек был вытеснен из чертогов своих предков, а несчастный герцог должен был бежать за пределы своей родины и жить в гнетущем изгнании, когда чужие правители распоряжались в его замках, наемники стерегли страну и немногого недоставало, чтобы Вюртемберг вовсе перестал существовать, а его цветущие долины были растерзаны и сделались добычей одной или нескольких провинций Австрийского дома.

Среди многих преданий седой старины, живущих в памяти народной, где речь идет об истории швабов, самое интересное, пожалуй, касается судьбы упомянутого несчастного герцога. Мы попытаемся, рискуя быть непонятыми, изложить его так, как о том рассказывается высоко-высоко в горах, в самом Лихтенштайне и на берегах Неккара. Нам могут возразить, сказав, что характер Ульриха Вюртембергского[23] недостоин быть изображенным в историческом романе мягкими красками; многие относятся к нему враждебно; чьи-то глаза даже привыкли, изучая портретную галерею герцогов Вюртембергских, боязливо перескакивать с изображения старейшины рода — Эберхарда — к портрету Кристофа[24], связывая несчастья страны исключительно только с ее правителями, или же вообще отвращать свой взор от печальных страниц истории.