– Я!

– Шел бы ты спать, а я погляжу, все одно разбудили… Кошка уже эвон где, через полчаса так и так караулить…

В окне кареты показалась вывеска. «Везучий боцман»… Там они с Зеппом и с другими… Там…

– Брат Ротгер, – раздалось позади, – опустите капюшон и вздохните. Не меньше шестнадцати раз. Вы едете не за воспоминаниями.

Руппи исполнил и то и другое. Он приехал не рыдать и не попадаться, а искать помощников. С деньгами решено, есть и время, в обрез, но есть. У карет свои преимущества: сами они не спят, а в них спать можно. Отец Луциан хотел успеть к празднику и успел, но день святого Торстена[14]в этом году будет «штормовым».

– Брат Ротгер, это ведь резиденция коменданта Метхенберг?

– Да, ваше преосвященство.

– Брат Орест, сообщите коменданту Метхенберг о нашем прибытии и о том, что вечернюю службу проведет странствующий епископ Славы Луциан. Сын мой, опустите занавески.

Стук копыт, скрип колес… Трое суток дороги в тряском ящике, остановки, смена лошадей. Ночью, днем, снова ночью, снова днем, потом отдых, куда более короткий, чем на флоте; опять тряска, скрипы, и вот он, Метхенберг. Иди и действуй.

– Вы знаете, куда пойдете, не так ли?

– Знаю. – Сперва – на причал, бросить в воду монетку, ведь он вернулся. Потом – на поиски деда Зеппа. Если ветерана не окажется дома, придется пройтись по кабакам, их, тех, в которые пойдет боцман с «Зиглинды», не так уж много. Только бы Йозев Канмахер был жив! От горя умирают не только покинутые девы, но и потерявшие внуков старики.

– Вы представили себе что-то неприятное?

– Я подумал, что человек, на которого я рассчитываю, мог умереть. Но есть и другие.

– Да будет так… Если вы не найдете здесь тех, кто вам нужен, очень может быть, что ваши внуки не найдут здесь ничего и никого.

– Отец Луциан… Что вы хотите сказать?

– Только то, что туда, откуда вытекла совесть, приходит небытие. У вас приметное лицо, но если вы не станете поднимать капюшон и бросаться на сторонников регента, то останетесь неузнанным. «Лев», накануне праздника навещающий родню павших в битве моряков, – хорошая маска.

– Благодарю. Только разве Слава может позволить себе такой риск?

– Может. Но если вас поймают, я и мои братья будем вынуждены вас не узнать. Дорогу в аббатство вы найдете. Привратник пропустит брата Ротгера в любое время, хотя вечером ваш приход покажется более уместным.

Все правильно. Вечером монахи возвращаются в обитель, а верующие направляются в храмы. Вечером легче затеряться в толпе.

– Я приду вечером. Как только у меня будет, с чем прийти. Отец Луциан… Я обещал передать вдове шаутбенахта фок Шнееталя обручальный браслет ее мужа. Я хотел сделать это лично, но у меня не получится это сделать… в ближайшее время.

– Браслет при вас?

– В доме мастера Файермана, что в Пушечном предместье. Я должен был попросить об этом еще в Эйнрехте, но я просто забыл.

Сейчас забыл, а прежде не хотел, чтоб исполнение последней воли Адольфа стало очередной картой в бабушкиных играх. Лейтенант так и ходил со ставшим привычным браслетом, пока из головы не вылетело все, кроме Олафа и нее. Руппи вспомнил о завещании Адольфа, когда мастер Мартин велел снять фамильные кольца и отцепить шпагу, и решил не рисковать. Самым умным казалось вернуться с кем-нибудь из дома Шнееталей…

– Вы опять вспоминаете, – отец Луциан дернул шнур, приказывая остановить лошадей, – а вам нужно забыть. Забыть все, кроме того, зачем вы здесь. Сейчас непростые дни – куда бы вы ни пришли, везде будут пить за погибших,[15]но они уже погибли, а ваш адмирал пока жив. И жить ли ему, зависит от того, чем вы займетесь – заупокойными рыданиями или делом. Извольте взять себя в руки.

– Слушаюсь, – отчеканил Руппи и тут же сообразил, что забыл еще одну вещь: отец Луциан был монахом, а не шаутбенахтом.

Вальдес свалился на голову именно тогда, когда обещал, – ни днем раньше, ни днем позже. Вернувшись с «Акулы», Луиджи обнаружил хозяина восседающим на краю стола и сосредоточенно разглядывающим снятый с пальца изумруд.

– Что мне пишет дядюшка Везелли? – Кэналлиец вернул перстень на место и потянулся. – А он пишет, потому что не писать не может…

– Ротгер! – В присутствии Вальдеса Луиджи стремительно отвыкал удивляться, но адмирал уходил в море, и фельпец к вечеру вспоминал, что люди имеют обыкновение ходить вверх головой, а сидеть на стульях и креслах.

– Ну, Ротгер, – вице-адмирал потянулся еще раз, – как тащить в мой дом раненых и мокрых, так вы первый, а как прочитать письмо или поцеловать девушку, так не докличешься. А еще почти герцог…

– Девушку? – не понял Луиджи. – Почему я должен целовать твоих девушек?!

– Мои девушки целуют сами, а наш долг – целовать девушек, которые сами это сделать не в состоянии… Обед сейчас подадут, сколько съешь – все твое, но завтра кормить не буду: с полным животом на Горе делать нечего.

– Я не собираюсь ни на какую гору!

– Собираешься. А не пойдешь ты, придут к тебе, вернее, за тобой, только меня, уж прости, дома не будет.

– Кто придет?!

– Тетушка Везелли. – Вальдес вытащил из кармана что-то золотистое и бросил через всю комнату на подоконник. Луиджи вгляделся. Ожерелье, кажется, янтарь.

– На ваше дерево я не полезу.

– Тебя кто-то просит? Ты навещал нашу баронессу?

– Нет! Сколько можно тебе повторять, что я не собираюсь…

– Свинья. Ей хуже, чем тебе. Она страдает, даже когда ест, а ты, мой друг, когда ешь, не страдаешь. Особенно если перед тобой бергерские пироги. Это значит, что девушку надо спасать больше, чем тебя. Но не сегодня.

– Лучше расскажи, как сходил, – вильнул в сторону Джильди. – Как поживают «гуси» и когда наконец найдется дело нам с Рангони?