рулем которого сидел лично обергруппенфюрер, помчался на фабрику.

Пралль упрямо твердил, что надо незамедлительно арестовать всех восемьдесят работяг, доставить в гестапо и допрашивать каждого до тех пор, пока не выяснится правда, но Эшерих сказал:

— Мне срочно требуется список всех работников цеха с их домашними адресами. Как скоро его могут предоставить?

— Через пять минут. А что делать с людьми? Через пять минут их смена заканчивается.

— В конце смены распорядитесь сказать им, чтобы продолжали работать. Причины объяснять не нужно. У всех дверей цеха поставить двойные посты. Никто не должен покидать помещение. Проследите, чтобы все было сделано по возможности без шума, не следует будоражить людей без нужды.

А когда появляется конторщик со списком, комиссар спрашивает:

— Автор открыток должен проживать на Ходовецки-, на Яблонски— или на Кристбургерштрассе. Кто из восьмидесяти живет там?

Они просматривают список: никто! Ни один!

Удача словно бы попыталась еще раз улыбнуться Отто Квангелю. Он работал с чужой сменой, его в списке не было.

Комиссар Эшерих выпятил нижнюю губу, сию же минуту втянул ее и раза два-три крепко прикусил усы, которые минутой раньше еще поглаживал. Он был совершенно уверен в своей правоте и теперь испытывал безмерное разочарование.

Но лишь жестоко кусал любимые усы, иных признаков разочарования не выказал и холодно произнес:

— Теперь разберем каждого работника персонально. Кто из вас, господа, может дать точные сведения? Вы начальник отдела кадров? Отлично, тогда начнем: Абекинг Герман… Что вам известно об этом человеке?

Дело тянулось бесконечно. Через час с четвертью они добрались только до буквы «К».

Обергруппенфюрер Пралль поминутно закуривал и сразу же тушил сигарету. Шепотом начинал разговор, но после одной-двух фраз обрывал. Пальцами по стеклу выстукивал марши. Потом вдруг выкрикнул:

— По-моему, все это глупости! Куда проще…

Комиссар Эшерих даже глаз не поднял. Страх перед начальником наконец-то отпустил. Он должен найти нужного человека, хотя понимал: неудача с адресами — серьезная помеха. Праллю, конечно, не терпится, но никакого массового допроса не будет.

— Дальше, пожалуйста!

— Кемпфер Ойген… это сменный мастер!

— Этот вне подозрений, простите великодушно. Нынче утром в девять он повредил руку на строгальном станке. Вместо него сегодня мастер Квангель…

— Тогда дальше: Крулль Отто…

— Еще раз прошу прощения: сменный мастер Квангель в вашем списке отсутствует, господин комиссар…

— Ну что вы все время мешаете! Долго нам еще тут сидеть? Квангель — старый осел, о нем даже говорить нечего!

Но Эшерих, в чьей душе опять затеплилась надежда, спрашивает:

— Где живет этот Квангель?

— Надо посмотреть, он ведь из другой смены.

— Так посмотрите же! И поживее! Я просил полный список!

— Конечно, сию минуту посмотрим. Но говорю вам, господин комиссар, этот Квангель фактически слабоумный старикан, который, кстати говоря, много лет работает у нас на фабрике. Мы насквозь его знаем…

Комиссар махнул рукой. Он знал, сколь часто заблуждаются люди, полагающие, будто они знают окружающих насквозь.

— Ну? — с напряженным интересом спросил он вернувшегося молодого конторщика. — Ну!

Молодой человек чуть ли не торжественно отвечал:

— Сменный мастер Квангель живет на Яблонскиштрассе, дом…

Эшерих вскочил. И с совершенно необычным для него волнением воскликнул:

— Это он! Наш Домовой!

А обергруппенфюрер Пралль рявкнул:

— Сюда мерзавца, живо! Уж мы ему покажем, ох покажем!

Всех охватило лихорадочное возбуждение.

— Квангель! Кто бы мог подумать, Квангель! Этот старый дурак — да быть такого не может! Но он первый нашел открытки! И немудрено, раз он сам же их подбросил! Но неужто он такой идиот, что сам себе расставил капкан? Квангель — не может быть!

И над всем этим рык Пралля:

— Сюда этого мерзавца! Он у нас попляшет!

Первым успокоился комиссар Эшерих.

— Можно вас на минуточку, господин обергруппенфюрер? Осмелюсь предложить для начала провести небольшой обыск в квартире этого Квангеля.

— Но зачем такие хлопоты, Эшерих? Этот тип, чего доброго, и сбежать может!

— Из клетки теперь никто не сбежит! А вдруг мы найдем в квартире явные улики, от которых не отопрешься? Это избавит нас от лишней работы! Сейчас самое время! Когда ни он, ни его семья еще знать не знают, что он у нас на подозрении…

— Все ж таки куда проще медленно, без спешки тянуть из мужика кишки, пока не признается. Впрочем, как хотите: давайте арестуем и жену! Но предупреждаю, Эшерих, если этот тип примется тут безобразничать, бросится в пилораму и все такое, вам опять не поздоровится! Я хочу увидеть, как этого малого повесят!

— И увидите! Я прикажу глаз не спускать с этого Квангеля. Работа продолжается, господа, пока мы не вернемся… думаю, примерно через час…

Глава 49

Арест Анны Квангель

После ухода Отто Квангеля Анна погрузилась в удрученные размышления, однако ненадолго: вскоре ее аж подбросило от испуга. Она ощупала одеяло, но открыток не нашла. Задумалась, но не могла припомнить, чтобы Отто брал открытки с собой. Нет, напротив, она была теперь совершенно уверена, что рассчитывала сама унести их из дома, завтра или послезавтра, — так они договорились.

Значит, открытки где-то в квартире. И она, то в жару, то в холодном поту, принимается за поиски. Всю квартиру вверх дном переворачивает, ищет в белье, залезает под кровать. Дышит тяжело, порой садится на край кровати, вконец обессиленная. Кутается в одеяло, глядит в пространство перед собой, забыв об открытках. Но тотчас стряхивает забытье и возобновляет поиски.

Так проходят часы, и вдруг — звонок в дверь. Она замирает. Звонок? Кто бы это мог быть? Кому она понадобилась?

Она снова тонет в горячечном забытьи, из которого ее выводит второй звонок. На сей раз долгий, пронзительный, требовательный. Вот уже и кулаками в дверь молотят. Кричат:

— Открывайте! Полиция! Открывайте немедленно!

Анна Квангель улыбается и с улыбкой ложится в постель, тщательно подоткнув одеяло. Пусть звонят и орут! Она болеет и открывать не обязана. Пусть приходят в другой раз или когда Отто будет дома. Она не откроет.

Снова звонки, крики, стук…

Вот кретины! Будто она из-за этого пойдет открывать! Да пропади они все пропадом!

В тяжелом жару она не думает ни о пропавших открытках, ни об опасности, которую означает этот визит полиции. Только радуется, что больна и потому может не открывать.

И вот они, разумеется, уже в комнате, пять не то шесть человек, — вызвали слесаря или отперли дверь отмычкой. Цепочку им резать не пришлось,