ХЛЫСТ. Именно так, по словам Тэффи, назвал Распутина Розанов, увидев его пляску и кружение. Возможно, он действительно так сказал, но если Распутин и был хлыстом, то вовсе не в том смысле, какой вкладывали в это слово Тэффи и большинство русских. Розанов сказал это с изумлением.

О том вечере у Филиппова он написал 17 апреля. Розанов описал, как все сидели и слушали французского актера Дезари, который пел и играл на гитаре. Все были глубоко тронуты, но более всех Распутин. Он воскликнул: «Дайте бумаги!» А потом стал диктовать соседу записку для француза: «Твой талант утешил нас всех… Твой талант – от Бога, но ты этого не понимаешь, и он тебя к Богу не приведет». Все закричали: «Гриша, танцуй!» И он начал плясать «русскую, – с художеством, как я не видал ни у кого, ни в одном театре […] Он был глубоко свободен, не смотрел никому в глаза». К Распутину присоединилась тихая, скромная молодая женщина в черном, они начали плясать вместе. Все хлопали и подбадривали их. Она улыбалась. Измайлов шепнул Розанову, что ночью она ему отдастся и что это будет «трагедия». Розанов подумал: «Э, какие трагедии… Кто смеет судить, когда она хочет и он хочет».

«Гриша – гениальный мужик, – записал Розанов через два дня. – Он нисколько не хлыст». Теперь уже не хлыст. Розанов видел в Распутине современного Илью Муромца, древнего богатыря, мифического героя, в котором огромная физическая сила и храбрость сочетались с глубокой духовностью. Этот защитник земель русских позже был канонизирован Церковью. Распутин был воплощением Древней Руси, допетровской России, которой неизвестны были европейские идеи, привычки, техника. Эту новую Россию, созданную Петром Первым в начале XVIII века, Розанов называл «штунда» от немецкого слова Stunde: «час» – абсолютная дисциплина, самоконтроль, ранний подъем, работа целый день, чистые полы, воспитанные дети, все чисто, аккуратно, скучно и мертво. Воплощением «штунды» была русская бюрократия и граф Сергей Витте.

Как пишет один историк, Розанов был, пожалуй, первым «Распутиным русской литературы, ее enfant terrible». Как и поэт Николай Клюев, он был единственным великим писателем Серебряного века, который пошел против общественного мнения и принял Распутина. Анна Ахматова чувствовала, что они родственные души. О знаменитом петербургском кафе «Бродячая собака» она писала так: «И я не поручусь, что там, в углу, не поблескивают очки Розанова и не клубится борода Распутина»2.

После ужина у Филиппова Розанов постоянно думал о Распутине. Он возвращался к нему снова и снова. В конце апреля он написал отцу Павлу Флоренскому, богослову и человеку энциклопедических знаний: «Григория Расп[утина] два раза видел […] Удивительное впечатление, и “все ясно”. Никакого хлыста, полная темнота, но вполне гениальный мужик, и, конечно, при дворе гораздо интереснее говорить с ним, чем с вылощенным камергером. Он мне во всех отношениях понравился»3.

Розанов какое-то время изучал Распутина. В очерке для книги «Апокалиптическая секта (хлысты и скопцы)»4, опубликованной в 1914 году, Розанов, описывая недавнее общение с Распутиным, назвал его основателем новой религии. Глядя на Распутина, сидящего за столом в окружении своих преданных последователей, Розанов вспоминал цадиков, праведников у хасидов. Цадик – это не раввин, но глубоко духовный человек, имеющий преданных сторонников. Это тот редкий человек, имеющий особую связь с Божеством, молитвы которого чрезвычайно сильны и эффективны. От цадика исходит святость. Последователи его подбирают крошки с его тарелки, полагая их святыми. Некоторые даже собирают обрывки его одежды, чтобы благодать снизошла на дом. Люди обращаются к цадикам за исцелением или духовным советом, а также с более светскими просьбами, всегда принося с собой «искупление души» – какую-то сумму денег5.

Наблюдая за Распутиным, Розанов уверился в том, что является свидетелем мистического рождения святости: «Мы, собственно, имеем возникновение момента святости. Но этого мало, – начало момента, с которого начинается религия. […] Суть «религии», таинственное «электричество», из коего она рождается и которое она манифестирует собою, и есть именно святое: и в “хасидах”, “цадиках” […] и вот в этом “петербургском чудодее” мы, собственно, имеем “на ладонь положенное” начало религии и всех религий…»

Распутин был истинно «религиозной личностью», в отличие от большинства русских священников. Как и в великих пророках, в нем проявились «признаки» близости к Богу (его молитвы, его исцеления), и это, как пишет Розанов, в сочетании с явным неприятием «европейского типа религии» и ужасало окружающих. Даже в вопросе о любовницах Распутина Розанов видит параллели с ветхозаветными пророками. Разве Авраам не спал с Агарью, рабыней Сары? Разве его внук Иаков не имел одновременно двух жен – Рахиль и Лию? Разве не занимался он сексом и не имел детей от их служанок? Розанов пишет, что все это совершенно «невообразимо» для русского ума.

В Распутине воплотилось эпохальное реформирование русской религии:

Конечно, Розанов, характеризуя Распутина, заходит слишком далеко, но его мнение разделял еще один человек. Прочитав «Апокалиптические секты», архиерей Александр Устинский из Новгорода написал автору письмо: «В своей книге вы совершенно правильно и точно поняли и определили миссию Григ. Распутина. Это действительно искренний протест против односторонности нашего аскетического видения и живой голос в пользу древних библейских отношений между полами. Я совершенно согласен с вашими взглядами. Как прекрасны последние три страницы вашей книги! Да поможет вам Бог бороться и победить!»7