Поскольку я ежедневно получал донесения от своих групп о наличии личного состава, меня это радиосообщение совсем не расстроило. Оно вызвало только любопытство насчет того, каким образом это насквозь лживое сообщение вообще могло появиться на свет.

В качестве ответа на этот вопрос у меня было только два возможных варианта. Первый сводился к тому, что приведенное в радиосообщении число захваченных пленных американцы просто выдумали. В этом случае они совершили большую психологическую ошибку. Нас столь большое число пленных напугать не могло, так как это легко проверялось. А вот среди американских солдат оно могло привести к росту и без того немалого количества самых разнообразных слухов. Ведь не трудно было предположить, что провозглашенные успехи собственной контрразведки их не только вдохновляли, но и позволяли думать о наличии других сотен еще нераскрытых шпионов в их рядах.

Второй вариант предполагал, что количество шпионов было названо верно. Но в этом случае среди арестованных насчитывалось гораздо больше американцев, чем немцев. Ведь во всей моей бригаде за все две недели проведения операции общее число пропавших без вести составило всего двадцать пять человек, восемь из которых приходилось на спецроту.

Уже после войны мне стало известно, что правильным являлось второе предположение — американская контрразведка в своем чрезмерном рвении арестовала большое число собственных солдат и офицеров.

В августе 1945 года в лагере возле города Оберурзель, в котором проводились допросы в интересах следствия, у меня состоялась беседа с одним американским капитаном, рассказавшим, что его самого в конце декабря 1944 года задержала своя же военная полиция. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось отвести от себя подозрение в том, что он якобы являлся немецким шпионом и моим сотрудником.

Вместе с тем капитан признался, что сам виноват в этом. Во время совершения марша во Франции им был найден багаж одного немецкого офицера, из которого он взял пару офицерских сапог. Поскольку сапоги оказались ему впору, американец стал их носить. Охваченная же шпиономанией военная полиция узрела в этом повод счесть его немецким шпионом. Он был арестован и брошен в камеру, где с ним, по собственному признанию капитана, обходились довольно грубо.

— Те восемь дней, которые мне довелось провести в качестве американского военнопленного, подозреваемого в шпионаже, я никогда не забуду, — заверил меня этот капитан.

Когда я, в свою очередь, пожаловался ему на то, как со мной обходятся в качестве военнопленного, то нашел в его лице полное понимание. Впрочем, он ничего не обещал, и помощи от него никакой не было.

Еще с двумя первыми лейтенантами[266] я познакомился в 1946 году в Дахау. В декабре 1944 года они прибыли из Америки во Францию и следовали на передовую. Когда по пути эти молодые офицеры остановились в какой-то части на обед, то из вежливости похвалили приготовленную из консервов еду. Это, а также надетая на них новехонькая униформа показались подозрительными, и их арестовали прямо за столом, а затем препроводили в тюрьму. Ведь бывалые фронтовики едой из консервных банок были сыты по горло и мысленно ее проклинали, заранее ругая следующий обед.

Также осенью 1945 года, когда я находился в следственной тюрьме Нюрнберга, один американский сержант поведал мне, что его вместе с двумя другими солдатами арестовали неподалеку от Мааса. На их несчастье, у них в джипе ретивыми военными полицейскими были обнаружены немецкие камуфляжные куртки. Дело осложнилось еще и тем, что, как на беду, один из них являлся американцем немецкого происхождения, о чем свидетельствовал его характерный акцент. Арестованных продержали под стражей более десяти суток и даже устроили им очную ставку с четырьмя солдатами из 150-й танковой бригады. По рассказам этого сержанта, охота на немецких шпионов продолжалась до конца января 1945 года.

Работа американской контрразведки осложнялась еще и тем, что многие пленные немецкие солдаты носили в качестве своеобразных ветровок забытые некоторыми интендантами американские полевые куртки. В декабрьскую погоду, когда морозы сменялись оттепелью, они являлись самыми практичными предметами форменной одежды. Ведь на пятом году войны немецкое оснащение по качеству было хуже американского. Ношение такой куртки немецким солдатом у контрразведки союзников сразу же вызывало подозрение в принадлежности пленного к 150-й танковой бригаде. К счастью, это было не так. Во время более позднего военносудебного разбирательства относительно меня и девяти моих офицеров выяснилось, что никто из солдат трех боевых групп моей бригады не попал в плен в таком одеянии. Иначе нас непременно приговорили бы к расстрелу.

Слухи в качестве боевого средства. — Эйзенхауэр стал жертвой своей охраны. — Запоздалая встреча. — 21 декабря 1944 года. — Наступление и отступление. — Осечка у «Фау-1»? — Дивизион без боеприпасов. — Где же снабжение? — Абсолютное господство авиации союзников в воздухе. — Рождество под огнем

Во время допросов американских военнопленных в первые дни наступления мы обнаружили, что в применении спецроты совершили небольшую, но основополагающую ошибку. Эта неизвестная нам до той поры мелочь, возможно, и привела к аресту двух наших групп. Нам, немцам, которым с детства прививали необходимость соблюдения режима экономии, и в голову не могло прийти, что в американской армии не принято, как у нас, полностью загружать джипы. Мы считали, что в эти вместительные машины американцы сажали по четыре солдата и в соответствии с этим формировали группы на джипах. К нашему изумлению, выяснилось, что команда из четырех человек выбивалась из общих правил и выглядела подозрительно. Армия США была настолько хорошо оснащена в техническом отношении, что в джипе обычно размещалось два, максимум три человека.

Наибольшего, хотя и незапланированного, успеха мы добились в распространении слухов в тылу американских войск. Даже в январе 1945 года я получал агентурные донесения из Франции о том, что меня там продолжают разыскивать. Несмотря на то что Битва за Выступ, как назвали американцы наше наступление, закончилась, я якобы еще находился в неприятельском тылу.

Однако в полном объеме эти нелепые слухи стали мне известны только после войны. Почерпнув подробности из газетных статей и книг, а также из бесед с американскими офицерами, я сложил довольно целостную картину и мог бы озаглавить данную главу такими словами: «Слухи как действенное боевое средство».

Через два дня после того, как 15 мая 1945 года я добровольно сдался в плен, в Аугсбурге мне посчастливилось познакомиться с начальником службы контрразведки 7-й армии США полковником Шином. Он являлся одним из самых порядочных и достойных офицеров, которые меня допрашивали. На протяжении шести часов полковник пытался выудить все мои «секреты», особенно касавшиеся операции «Гриф». После того как он понял, что я ничего не скрываю, между нами состоялся серьезный и откровенный разговор. Это была беседа офицера с офицером.