— Цицино-о-о!

Цицино у калитки.

— Цицпио-о-о!

Цицино на дороге.

— Цицино-о-о!

— Цицино-о-о!

— Цицино, пойдем на плантацию! Мы будем идти медленно, будем часто отдыхать… Ты поработай чуточку… а если захочешь — совсем не работай, просто так пройдись.

И, представьте себе, Цицино идет. Даже корзинка у нее готова.

— Осторожно, Цицино, осторожно… не надо так быстро… вот сюда, здесь сухо. Ты не устала? Выйдем на поляну, и ты отдохни… и у канала отдохнешь. Я перекину доску через канал… тебе нельзя мочить ноги… Ты отдохни.

Я нащупываю твердую землю, по Цицино не дотягивается до кочки, и… ноги у нее по щиколотки в воде.

— Цицино… что это? Цицино… ведь ты простудишься. Цицо, вернись.

Она улыбается.

Мы выходим на поляну. Слава богу, хоть отдохнет сейчас, снимет тапочки, высушит… куда торопиться?

— Отдохни, Цицино.

— Нет. — Она качает головой.

— Ты не устала?

— Нет!

— Переверни корзинку и сядь на нее. На траве роса — ты простудишься.

— Нет! — снова отказывается Цицино.

— А что же мы будем делать? — беспокоюсь я.

— Побежим!

— Побежим?!

Она хватает меня за руку.

Я не успеваю произнести ни слова. Мы уже бежим. Несемся как ветер.

— Цицино! — шепчу я.

Цицино смеется, тянет меня, и мы бежим, несемся, легкие, как ветер…

— Упадешь! — кричу ей громко.

Цицино смеется, прыгает через овражки, кусты, летит, как белая бабочка, и смеется. Вот обежали колючий куст. Нет. Я обежал, а она не смогла, задела… выронила корзину, зацепилась платьем…

— Цицино, платье! — закричал я испуганно.

Что же нам теперь делать! Это ведь ее единственное платье!

— Стой же, Цицино… Остановись! Цицино! Мы угодим в канал!

И угодили. Студеная вода перехватила дыхание. Я словно проглотил язык. До нитки промокшая Цицино хохочет звонко-звонко.

— Бачуа… Бачуа! — зовет меня и смеется…

Я тяну ее к берегу, тяну, насильно сажаю на пригорок, на яркую траву, и прошу ее успокоиться, прийти в себя, прошу, уговариваю…

— Да, Бачуа… да, Бачуа. — И смеется.

Потом ложится, раскинув руки, на траву, на цветы.

Она забыла, что платье у нее порвалось, щеки ее пылают и дыхание становится частым. Она смотрит на меня… Я никогда не видел таких длинных ресниц…

А Цицино смеется… смеется…

ВДОВЬИ СЛЕЗЫ

Перевод

А. Эбаноидзе

Как бы не так, Лукана-долговязый! Не жрать твоим лошадиным зубам до тех пор… Не выйдет у тебя с Дарико!

Может, ты на что-то надеешься? Может, оттого, что она в тот раз ни слова тебе не сказала, ты решил — все, баба твоя?

Чтоб тебе не встать до тех пор!!!

Хоть бы уж на человека был похож, несчастный…

Что же ты, ростом собираешься охмурить вдову или своим лошадиным ржанием? Ты, как буйвол, сверкнул тогда глазищами… Что, теплы были ее бедра?

Или Дарико ее несчастья не хватит, бессовестный? Хотела помочь тебе мешок перенести, пожалела: надорвется, мол, — а ты, как проклятый, как раз тогда и споткнулся о корягу.

Что? Скажешь: из-за мешка недоглядел…

Ох, утра не видеть твоим бесстыжим глазам! Что же ты в ее сторону свалился и бабу под себя подмял?!

Хорошо еще, свекор ее болен… Будь он здоров — не пришлось бы ей связываться с тобой.

Сейчас небось радуешься в душе: Сардионова вдова, мол, на коленях у меня сидела…

Лукана! Если есть у тебя хоть капелька совести, как ты можешь так думать. Если бы ты приволок какую-нибудь в дом, а потом протянул бы ноги, разве Сардион позволил бы себе такое?

А потом, когда ты отнес муку, а Дарико и на глаза тебе не показалась, не стыдно тебе стало? Видела тебя Дарико, видела, да не показывалась!

Или ты хотел еще раз споткнуться и упасть на нее?

Даже мельком нигде ты ее не увидел, так и ушел, оставив мешок на балконе. И с арбы оглянулся, как будто невзначай, между прочим. И опять ее нигде не было.

Как ты не сгорел от стыда?

Неужели и после этого думаешь: на коленях, мол, вдова у меня сидела?

Стыдно тебе!

Четыре года носит Дарико черный платок, четыре года дрожит над слегшим от горя свекром и, ей-богу, ни разу голову не подняла, цвет неба позабыла… Как же ты смел подумать о ней такое? Где твоя совесть, Лукана!

После того дня Даро ни разу не просила тебя отвезти зерно на мельницу. После того дня Даро просила об этом других соседей, а иногда и сама взваливала на плечо мешок и шла… Да, конечно, свекру очень неприятно: разве пристало женщине мешки на мельницу таскать. Но теперь не те времена, которые помнит свекор. На уборку чая женщины ходят в сторону мельницы. И Даро занесет на мельницу пуд зерна, оставит, до вечера чай будет собирать, а вечером зайдет… и готова мука.

Часто случаются попутчики, иногда арба нагоняет. То один поможет, то другой. Бывало, что и самой приходилось тащить перехваченный посередке бечевкой мешок. Иной раз ночь заставала ее в дороге. Там, где начинается дубняк, страшновато ночью, но в этих местах редко кого встретишь, а если кто и попадется, то поздоровается почтительно и пойдет дальше.

Недолго осталось ей ждать. Вот уже новую мельницу строят в центре села. Хорошее дело — электричество…

Да, так лучше для Дарико. И незачем ей просить Лукаию. Пусть лучше она помучится, чем за мешок помола позволит долговязому валять себя, как дыню в подоле.

Два раза проезжал после этого дылда мимо ее двора и оба раза оставался ни с чем… А сам как будто не обращал на нее внимания. У других, мол, соседей беру зерно, вот видишь — арба полна мешков.

Но Даро знает, что за червь гложет эти лошадиные зубы.

Сегодня кончилась мука у Даро, вытряхнула остатки. Свекор хоть и встал, но не настолько крепок, чтоб идти на мельницу. Придется ей сходить и в этот раз. Вот-вот должен приехать долговязый на своей арбе, но Даро опять отпустит