его несолоно хлебавши. Может, хоть тогда дойдет до этого мерина, что не станет Сардионова вдова стелиться под него каждый раз, когда он споткнется.

Она сходит в амбар, вынесет кукурузу, попросит свекра помочь ей и управится до вечера.

Сейчас засуха. Кукурузу нельзя оставлять на мельнице. Сборщицы чая уже не ходят в ту сторону. Все работы перенесены на другой участок, к каналам.

Пока рано. Она, конечно, успеет размолоть зерно. До вечера обязательно надо успеть. Кому охота каждый день тащиться в такую даль. К тому же на днях этот мерин появится и, довольный, заржет:

«Чего ты спешила, того![9] Я не мог отвезти этого, что ли?»

Девочка! Какая она девочка! У нее муж был и семья осталась! Как же можно ее, вдову, девчонкой называть!..

Уже, пожалуй, шесть лет никто не называл ее так. Это и он знает, но…

«Девочка…»

Господи, какая я ему девочка!..

…Даро взвалила на плечо мешок, надвинула черный платок на брови и пошла.

Она быстро будет идти и успеет до вечера.

А ты, долговязый… не дождаться тебе того дня. Вот уже скоро построят новую мельницу, и останется Лукана с разинутым ртом.

Когда вдова подходила к мельнице, солнце уже расплылось, растеклось по небу. Она сорвала с головы платок, удивилась:

— Отчего так тихо? Может, я заблудилась?

Нет, она не заблудилась. Вот и старая бревенчатая мельница, крытая побелевшей от мучной пыли черепицей. Но почему-то не слышно ни шума, ни плеска… Двери открыты, но мельника не видать.

Даро осторожно вошла в сруб. Мешки были навалены один на другой, мучная пыль окутала все, негде было ступить. Даро опустила мешок на пол и вышла поглядеть на запруду, — мельник, присев на корточки, затыкал щели в маленькой плотине.

Не хватало воды. Потому-то и набралось столько зерна. Дарико долго ждала мельника.

Хоть бы уж поскорее домой отпустил, — забеспокоилась она.

Мельнику и самому неприятно было задерживать вдову.

— Если бы бункер не был заполнен… — пожалел он и пустил набравшуюся воду.

Вода стремительно побежала по узкому желобу, упала на лопасти колеса, и из тяжелых жерновов, показалось Даро, послышалось ржание Лукана-долговязого. Даро испуганно огляделась.

«Не убежишь, не убежишь, не убежишь!» — смеялся Лукана где-то рядом.

Слышишь, Лукана! Даро устала, ей хватит и своих забот. Ты лучше оставь ее, язва, не то она не даст себя в обиду.

Мельник закрепил мешок над бункером и стал засыпать зерно.

«Куда убежишь, куда убежишь, куда убежишь!» — опять заржал Лукана.

Эй, долговязый! Ты лучше ступай своей дорогой. Даро не из тех, с которыми можно позабавиться. Уж лучше женись. Напрасно ты таскаешься за Сардионовой вдовой.

«Не убежишь, не убежишь, не убежишь!» — не отступает долговязый.

Мельник выгреб муку и обернулся к Даро.

— Если подождешь, перемелется вот это и в первую очередь… — извиняется старик.

Даро только сейчас вспомнила, что уже стемнело. Вскочила, выглянула за дверь. Солнце закатилось, оставив землю наедине со звездами.

Мельник опорожнил ее мешок.

«Не убежишь! Не убежишь!» — захрипели жернова.

Кто знает, может, ты и раньше косился на Дарико, потому и не обзавелся своей семьей. Ты хоть теперь подумай о себе. У Дарико не злое сердце… нет. Ну что ж, что судьба обидела ее? Она никого не винит в этом и чужому счастью не станет завидовать. Найди свою дорогу, Лукана, свое счастье найди, несчастный…

Вдруг жернова, словно осипнув, захрипели тише. Мельник вышел на плотину и перекрыл воду.

Стало тихо.

— Дедушка! Что ты сделал, дедушка?! — вырвалось У Даро.

Далеко в тишине послышался протяжный скрип арбы.

— Кто-то еще целую арбу везет на помол, — пробормотал мельник.

Скрип приближался, слышался все явственней. Даро пробрала дрожь.

Арба подъехала к мельнице и встала. Мельник выглянул из дверей и, прежде чем поздороваться, спросил:

— Ты что, для крыс, что ли, это привез?

В ответ раздалось длинное ржание.

Даро закрыла глаза и прислонилась к столбу.

— Будет дождь, — говорил Лукана. — Не бойся, старик, будет дождь. А не будет — и черт с ним…

Даро сорвалась с места.

Если Лукана увидит ее здесь… Нет, не дай бог! Нет… Лукана! Отчего ты ног себе не обломал?! Отчего не перевернулась твоя арба! Почему мост под тобой не провалился? Что за злой ветер занес тебя сюда! Только этого ей не хватало, только этого!

Нет. Она должна убежать. Лукана не должен увидеть ее здесь…

А мельник? Что скажет мельник? Кто знает, может, старик даже обрадовался в душе: нашел, мол, вдове попутчика.

Нет, нет… Пусть говорит, что хочет, пусть, что хочет, думает! Она не может поехать с Лукаией через все эти поля, через этот густой дубняк, по темной, пустой проселочной…

Как ей потом свекру на глаза показаться!

Нет, лучше убежать.

Лукана занес огромный куль, бросил его в темноте на другие и зажег спичку. Мельник пустил по желобу воду, и опять заржал Лукана.

«А теперь куда убежишь, а теперь куда убежишь!» Даро хотела встать, но не смогла и повернулась спиной к вошедшему.

Лукана зажег коптилку.

— Это ты, того! Чего же ты спешила? Или я не мог отвезти?

Даро хотела промолчать, но потом испугалась чего-то и еле выдавила:

— Я не знала… если б я знала.

Лукана не расслышал ее голоса в мельничном шуме, вышел, вернулся со вторым кулем, с трудом обхватив его и широко ступая.

— Чего ты ищешь, Кимоте? — спросил он мельника и, не выпуская мешка, обернулся к нему.

— Мешочек… пустой мешочек был здесь, — суетился старик.

— Мешочек, — повторил Лукана, — найдется, куда ему пропасть, — и еле сообразил опустить свой куль на пол.

«Мерин!.. Настоящий мерин!» — подумала Даро.

Лукана перетащил все мешки и сел.

— Эх, засуха… — вздохнул он и стал закручивать самокрутку.

Про Даро он как будто и не помнил, как будто забыл, что она здесь. Поднес к коптилке свернутую, как мутака, цигарку и затянулся.

Ох, хитришь, Лукана, хитришь!..

Потом стал помогать мельнику выгребать муку.

Что, торопишься? Поскорее бы кончить это и выйти на дорогу…

В бункер снова засыпали зерна.

Лукана завязал мешок, поднял его, остановился в дверях и сказал:

— Будет дождь, верно тебе говорю. — Потом обернулся к Дарико: —’Ты что, не идешь, того? — и заржал.

«Мерин!..» — опять подумала Даро и, как побитая, поднялась с места. Споткнулась о мешки, встала, опять споткнулась и, пошатываясь, пошла к дверям.

На дворе было темно. Она прислонилась к косяку и не смела ступить ни шагу.

— Идешь ты или нет?