Но жирный коротышка Габриэль Фурзи – Алиса довольно жестоко сравнивала его с раздражительной репой – не сошелся ни с кем и, насколько знал Прайд, не собирался.

А потому, когда Стивен передал, что его ждет Алиса, Габриэль только мотнул головой:

– Какой смысл в этих записях? Я знаю свои права. Они всегда у нас были, разве нет?

– Это правда. Но…

– Ну и все тогда. Пустая трата времени!

– Все равно, Габриэль, по-моему, тебе лучше сходить.

– Нет, не пойду… – Он фыркнул. – Мне незачем, чтобы эта девчонка объясняла, какие у меня права. Я и сам знаю. Понятно?

– Она неплохая, Габриэль. Во всяком случае, все не так.

– Она же велела мне прийти?

– Ну, в некотором смысле можно и так сказать.

– А раз так, я не пойду.

– Но Габриэль…

– И сам убирайся! – вдруг заорал Фурзи. – Ступай… – Последнее напомнило рев осла: – Прооо…ваааливай!

Стивен Прайд ушел, а вскоре ушла и Алиса. И о Габриэле с его правами никто ничего не записал.

Казалось, это не имеет значения.

1648 год

Декабрь. Холодный ветер и серый рассвет.

Одинокий человек на серой лошади – годами за сорок, симпатичный, с седеющими волосами, с зоркими серыми глазами – смотрел с возвышенности около Лимингтона через соляные болота на маленький далекий серый Херст-Касл.

Серое море, серое небо, серая пена у серого берега – беззвучная на удалении. Очень скоро из этого форта на зимнем море под надежной охраной выведут не человека, а крохотную развалину – плененного короля.

Джон Лайл ждал, поджав губы. Он хотел съехать вниз и присоединиться к кавалькаде, но передумал. В конце концов, не так легко встретиться с королем, чью голову собираешься в ближайшем времени отрубить. Беседа будет трудной.

Но столь сильное беспокойство причиняла ему не судьба короля Карла. Ему не было до него дела. Его тяготила только что состоявшаяся ссора с женой – первый серьезный кризис за двенадцать лет счастливого брака. Загвоздка была в том, что он не находил выхода.

– Джон, умоляю, не езди в Лондон. – Она уговаривала его снова и снова, всю ночь. – Это не приведет к добру. Я чувствую. Это закончится твоей смертью. – (Откуда ей знать? В любом случае – полная бессмыслица. Такая пугливость была не в ее характере.) – Останься, Джон. Или поезжай за границу. Сошлись на что угодно, но не езди. Кромвель использует тебя.

– Никто меня не использует, Алиса, – раздраженно ответил он.

Но ее это не остановило. Перед рассветом она с горьким упреком сказала:

– По-моему, тебе придется выбирать, Джон, между семьей и честолюбием.

Абсурдная несправедливость этого ударила по нему с такой силой и так больно, что он потерял дар речи. Он встал и на заре выехал из Альбион-Хауса.

Он не отводил глаз от далекого форта. Хочешь не хочешь, но мысль продолжала язвить его: вдруг жена права?

Невзирая на то что через два года после их свадьбы ее отец умер и оставил Алису хозяйкой крупных поместий, Джону Лайлу ни разу не пришло в голову бросить карьеру и осесть в Нью-Форесте. Не предлагала этого и Алиса. Как бы сильно она его ни любила, муж, который лишь проедает ее состояние, наверное, вызвал бы у нее презрение. Вдобавок ему приходилось заботиться о двух сыновьях от первого брака, а также о детях, которые вскоре появились у них с Алисой. Он напряженно трудился как юрист, причем неплохой. Он достиг высокого положения в своей профессии. А в 1640 году, когда после одиннадцати лет единоличного правления короля Карла все-таки вынудили созвать парламент, Джона Лайла, как человека состоятельного и заслуженного, избрали представителем от Винчестера.

Не стал ли он из-за этого слишком честолюбивым? Алисе легко было так говорить Она всегда жила в безопасности и не знала другого. Немилость, разорение, крах – она ни разу не испытала на себе их острых зубов. Во времена ученичества Джону случалось голодать. Отец-пропойца не помогал ему, а сам он был слишком горд, чтобы просить у товарищей. Для Алисы карьера была чем-то приятным, само собой разумеющимся, но от чего всегда можно отказаться. Для него это был вопрос жизни и смерти. Уильям Альбион оказался прав. В душе Джона Лайла сидела сталь. И честолюбие велело ему отправляться в Лондон.

И вот отряд всадников потянулся из Херст-Касла. Они поехали по узкой полоске суши, а море за ними отливало пушечной бронзой. Узнать короля Карла было легко из-за его малого роста.

Отряд избрал странный маршрут. Вместо того чтобы ехать через Линдхерст прямиком в центр Нью-Фореста, он двинулся в объезд по его окраине на запад к Рингвуду и далее через вершину в Ромси, а затем к Виндзорскому замку. Неужели вообразили, будто кто-нибудь в Нью-Форесте предпримет попытку спасти Карла? Маловероятно.

С тех пор как король Карл вверг страну в гражданскую войну, в Нью-Форесте сохранялось спокойствие. Ближайшие порты Саутгемптон и Портсмут, как большинство английских портов и город Лондон, были за парламент. Настроение в Лимингтоне совпадало с таковым в больших портах. Роялистское джентри попыталось обезопасить для короля остров Уайт и Винчестер, но не смогло их удержать. Однако сам Нью-Форест, не имевший никаких крепостей, был оставлен непотревоженным. Единственное отличие от обыденной жизни заключалось в том, что, коль скоро королевское правительство было низложено, никто ничего не платил лесным чиновникам. Поэтому они платили себе сами, от джентльменов-лесничих до самых скромных крестьян: строевым лесом, олениной и всем остальным, что предоставлял лес. Им это было не в новинку.

«Король же не сможет возразить?» – добродушно заметил однажды Стивен Прайд, разговаривая с Алисой. Лайл гадал, заинтересуется ли Королевским лесом новое правительство, какую бы форму оно ни приняло.

Затем Джон перевел взгляд на далеких всадников, ехавших по прибрежной полосе. Возможно ли, спросил он себя в сотый раз, чтобы такой маленький человек причинил столько бед?

Наверное, при таких взглядах короля на свои права война была неизбежна с того самого дня, когда Карл взошел на престол. Он просто не мог воспринять представление о политическом компромиссе. Он держал советников, которых его парламент не выносил, ввел новые налоги, приветствовал ненавистное его народу католичество и, наконец, попытался натравить своих епископов, которые настолько тяготели к Высокой церкви[14], что рисковали сойти за папистов, на несгибаемых шотландских кальвинистов. Этот последний акт безумия поднял шотландцев на вооруженное восстание и позволил парламенту навязать свою волю. Страффорд, его ненавистный министр, был казнен, архиепископ Кентерберийский заключен в лондонский Тауэр. Но толку не вышло. Два лагеря уже разошлись чересчур далеко. Они скатились в гражданскую войну. В итоге стараниями Оливера Кромвеля и его круглоголовых король проиграл.