деле, но сам Лале говорил, что рисовал дурно. Лукавил, конечно. Весь сборник украшали мелкие зарисовки базаров, минаретов и садов, и хоть Лале наверняка был не первым владельцем книги, Ольжана догадывалась, кто именно разрабатывал здесь руку.

– Если бы я знал, что вам так понравится, то дал бы почитать намного раньше. – Лале выволок посудину с уже готовым обедом. Затоптал костерок, сел рядом на покрывало. – Как вы себя чувствуете? Нет, не говорите опять «лучше всех», скажите правду.

– Мне правда хорошо. – Ольжана пожала плечами. – Глядите: вы всем занимаетесь, а я нежусь, как лентяйка.

Ольжане было непривычно ничего не делать – обычно они с Лале распределяли обязанности, но сейчас всем занимался он. От Ольжаны требовалось только выкатываться из кибитки, греться на солнце, время от времени случайно вздыхать от боли и закатываться обратно.

Она отложила книгу и мельком погладила её по тёмной обложке.

Лале заметил это, протягивая ей ложку.

– Знаете что, – сказал он. – Забирайте.

Ольжана с удивлением посмотрела на ложку, но Лале продолжил:

– Теперь это ваша книга.

Ольжана поражённо замерла. Потом замотала головой.

– Этого ещё не хватало, – произнесла она спешно. – Спасибо, не стоит: я не буду вас обирать.

– Вы не обираете, – возразил Лале. – Это подарок. Не лучший, но, надеюсь, приятный.

– Да бросьте. – Ольжана неловко перебралась к краю покрывала: чтобы дотянуться до еды. – Это старая книга, и, судя по зарисовкам, она много для вас значит. Вы привезли её из самого Хал-Азара. Нет, я скоро её оставлю…

Лале настаивал, и Ольжана продолжила отнекиваться – да, книга ей действительно нравилась, однако…

– Я не умею читать по хал-азарски, а вы не сможете перевести и записать для меня каждый стих. А если и сможете, вдруг я потеряю перевод?..

– Будет причина выучить новый язык, – ответил Лале, медленно жуя.

– Послушайте…

– Госпожа Ольжана. – Это прозвучало почти обиженно. – Ну перестаньте вы отказываться и разрешите сделать для вас что-то приятное. Этот сборник был важен для меня в первые годы в ордене и в Хал-Азаре – хорошо, если вас порадует та часть моей жизни.

Фраза кольнула в самое сердце.

Ольжана покраснела, рассыпалась в благодарностях и после сдержанного ответа Лале зачерпнула ложкой еду: жареные яйца с овощами и пряностями. К пряностям она уже привыкла настолько, что даже не удивлялась.

Какое-то время они ели молча. Ольжана смотрела на склоняющиеся над ними головы подсолнухов и на самого Лале – после колдовства Мореники его нос хоть и остался более горбатым, чем до перелома, но кривым быть перестал.

Задумалась, спросить или нет. С одной стороны, разговор зашёл удачно. С другой – не слишком ли личное?..

Она опустила взгляд. Снова подняла. Длани, ну каким же Лале казался ей красивым! Пусть и оброс после Тачераты – и брови его эти нависающие, и блестящие глубоко посаженные глаза… А лицо – кроткое, задумчивое и виноватое каждый раз, когда он смотрел на неё.

Хотелось, чтобы он смотрел иначе – не с жалостью, а так, как смотрят на красивых женщин, чьё присутствие горячит кровь. Ольжана мысленно себя одёрнула: ну, перехочешь.

– Никогда не жалели, что вступили в орден?

Лале дёрнул плечом.

– Вот это вопрос. – Он задумался. – Чего это вы так?.. Хотя – ладно. – Помедлил, вытирая губы. – Я не уверен, что нашёл бы себя в мирской жизни.

– Почему? – Ольжана поджала ноги, накрыла их юбкой и бережно уложила на них раненую руку. – Вы что, с детства такой… ну… религиозный? Вас по нашим местным обычаям поясом не обматывали и через огонь не проносили? Обережной нитью рубашки не подшивали?

Лале усмехнулся.

– Проносили и подшивали.

– И вы никогда не думали, что могли бы жить по-другому? – Ольжана положила в рот ещё ложку и продолжила: – Как обычные скучные люди: жениться, вести хозяйство?

Лале прожевал, рассеянно потёр шею.

– Я не знаю, – ответил он. – Мне кажется, тогда у меня не было особого выбора – вступать в орден или не вступать. Просто так вышло.

– А уйти не думали? – Спросила и осеклась. – Простите, если лезу не в своё… Но сейчас вы живёте сами по себе, а не в монастыре, и… – Она качнула головой, издала смешок. – Дурь спрашиваю, да?

Лале развёл руками.

– Я не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Объясню. – Она задумчиво колупнула ложку ногтем. – Если честно, порой я жалею, что заняла место Ясека. Ну, поглядите на меня… Я не подхожу ни одному чародейскому двору. Я была бы счастлива стать не хуже других, но чувствую себя неприкаянной и слабой. А Ясек мог бы вырасти удивительным колдуном, как Юрген. Так кому хорошо от того, что я вмешалась?..

Ольжана смущённо улыбнулась.

– К слову, вообще не думала, что превращусь в птицу. Птицы юркие и лёгкие, а я… ну, я. Сами всё видите. А что Йовар пророчил быть мне курицей или овцой, знаете?.. – Прищёлкнула языком. – То-то же. Думаю, он был прав с самого начала, и я правда ленивая бесполезная девка, которой следовало печь пироги и рожать детей, если бы позвали замуж. А теперь уже не то… Не думаю, что выйду замуж – скорее буду старой девой, заботливой тётушкой-колдуньей, которая приносит племянникам причудливые гостинцы… Едва ли я гожусь на большее – только на то, чтобы впечатлять непосвящённых своей волшбой. Так что я…

«Я совсем не знаю, что делать с этой жизнью, считаю себя никчёмной и неумелой, мне одиноко и страшно, а единственный, кто принимал участие в моей судьбе последнее время, – это ты, и я привязалась к тебе сильнее, чем нужно».

– …так что я хотела бы знать, чувствовали ли вы себя когда-нибудь не на своём месте? – Ольжана почесала нос тыльной стороной ладони. – А может, наоборот, вы нашли себя в ордене и обрели душевный покой?

Лале внимательно смотрел на неё и молчал.

Ольжана спросила сама себя, совсем ли она глупая, раз выбалтывает разом такие личные вещи, – но ответить себе не успела.

– Ух, госпожа Ольжана. – Лале наконец повёл подбородком и толкнул ложкой кашицу из овощей. – Проще спросить, когда я чувствовал себя на своём месте. Почти никогда. Но я думаю, что… – Он погладил бровь костяшкой пальца. – Это своего рода мой путь.

Ольжана отложила ложку.

– Я не хочу идти таким путём, – призналась она. – Я хочу, чтобы всё было мирно и славно.

Чтобы её любили и ценили. Чтобы внутренности не скручивало от страха. Чтобы будущее виделось светлым и ясным, как сегодняшнее небо, – а не тревожным и смутно-мрачным.

– Я понимаю, – сказал Лале, и это прозвучало почти ласково. – Но свет клином не сошёлся на