– И тебе за недосмотр достанется, красноперый, – раздался вдруг из кустов хрипловатый голос. – Попадет за утерю революционной, хе-хе-хе, бдительности!

Все как по команде обернулись на голос. Совсем близко от бивака, шагах в тридцати, стояли, чуть пригнувшись, двое заросших до глаз бородачей с обрезами, направленными на красноармейцев.

Старый охотник и его постоялец, дождавшись сумерек, покинули избу и кратчайшим путем направились через линию железной дороги в тайгу. Проводив их взглядом, соглядатай осторожно выбрался из полуразрушенной будки железнодорожного обходчика и поспешил на другой конец села. Здесь, на улице Купеческой, за заборами из тяжелых лиственничных плах завыли, забрехали густым басом, зазвенели цепями, почуяв чужого, огромные сторожевые кобели, охранявшие жилье и амбары заларинских купцов. Соглядатай невольно сбавил шаг, с опасением поглядывая по сторонам и крестясь: бывали случаи, когда лютые псы срывались с привязи и выскакивали в узкие уличные ущелья. И тогда горе было случайному прохожему, не успевшему белкой взлететь на высокий забор, а лучше на дерево…

– Тихо, проклятые, тихо… Свой я, свой!

Добравшись до усадьбы Галашиных, человек забрякал массивным железным кольцом, ввинченным в калитку. Звонкий стук вызвал к жизни новый взрыв собачьего негодования по всей улице. Немного погодя за забором послышался скрип дверей. На собаку цыкнули, и с той стороны калитки приглушенно спросили:

– Ты, что ли, Петро?

– Я, Надежда Иосифовна! Спешу доложиться! Так что ушедши Ефим и его постоялец ранетый… В тайгу. Должно, на зимовье ефимовское подались…

Стукнул засов, дверь чуть подалась, и в щели смутно забелело молодое простоволосое лицо. Галашина, придерживая калитку, недоверчиво переспросила:

– Точно знаешь, что в тайгу подались? Может, кругаля офицерик решил дать, прежде чем к Константин Борисычу на свиданку идти? Просто пошел Ефима провожать?

– Вот те крест, Надежда Иосифовна! – Человек торопливо обмахнулся крестом. – Я, прежде чем с докладом бежать, дождался, пока они через чугунку махнули! В тайгу, точно в тайгу пошли! Какого рожна офицерик старого охотника провожать станет, ежели сам еле ходит?

Галашина хмыкнула:

– Страху у людёв не стало, я погляжу! Ну, ладно: офицерик-то контуженый, с головенкой у него непорядок. Но Ефим-то, Ефим! Нешто не знает, что Костику отказывать нельзя?! Мог бы и вразумить постояльца своего… Хотя… Может, потому и ушли вместе, что не брешут про золото люди-то!

– Есть золото, припрятанное в Тырети, Надежда Иосифовна! Как Бог свят – есть! Люди знают…

– Ладно, Петро… Не нашего ума дело – есть там золотишко али нет. Ты беги-ка сам к водокачке, повидай Константина Борисыча. Поклон от меня передай, да обскажи все ему как есть. Скажи: я, как он велел, офицерика подкараулила и приглашение передала. Наказала: от приглашения атамана Замащикова не отказываются!

– Скажу, все скажу, Надежда Иосифовна!

– Ступай с богом, не задерживайся! Не зли Костика мово… Гостинчик ему от меня передай, – Галашина сунула в щель калитки узелок. – И тебе… На-ка, денежку держи!

Проводив визитера, Надежда Галашина вернулась в дом, опустилась на колени перед образами Матроны и Николая Чудотворца. Низко поклонившись, она тут же недовольно обернулась на шорох за спиной:

– Чего тебе, старая? Не видишь – я молитву творить собралась.

– И молись, молись на здоровье, – буркнула старуха-приживалка. – Скажи только прежде: кого там по ночам нечистая носит?

– Человек один приходил, от Костика. О поручении доложил. А тебе-то какая печаль?

Не ответив, старуха мотнула подолом и отошла в сторону. Скрипнула скамья – стало быть, недалеко уселась, постылая: чтобы подслушать, о чем будет девка у святых угодников просить… Галашина скрипнула зубами, помянув немолитвенными словами отца: разрешив дочери жить своим домом, он настоял на том, что при ней непременно будет находиться дальняя родственница. А та и рада стараться, дыхнуть не дает!

Опомнившись, что поминает недобрым словом отца перед образами, Надя торопливо закрестилась, попросила у святых угодников прощения. Помолчала и начала творить молитву:

– Блаженная Старица Матрона Московская, защити меня и подари мне, недостойной, избранника верного. Не женатого, не гулящего, не пьющего, на тяжелую руку не бьющего. Да будет воля твоя. Аминь…

Стукнув пару раз лбом в половицы, Галашина перевела глаза на образ Николая Чудотворца:

– Николай Угодник, Защитник и Спаситель! Помоги чудесным знамением в лице верного мужа. Не прогневайся на просьбу мою, но и не откажи в светлой милости. Пусть мое замужество сбудется, да на Небе рассудится. Пусть замужество сложится, чудом Божьим положится. Да будет так. Аминь.

За спиной послышалось бормотание старухи:

– Ишь ты, святых угодников вспомнила, бесстыжая! А сама-то, прежде чем вступить в христианский брак да повенчаться, дабы родить супругу детей, жить с любимым в мире, согласии и послушании – блуд с ним творила… А того не разумеешь, бесстыжая, что свадьба ради утоления страсти Богу-то неугодна!

– Замолчи, затычка старая! – возвысила голос Галашина. – Назло мне языком своим машешь, чтобы я перед образами грешила словесно на твое паскудство. Погоди, отец-то приедет – все ему расскажу! Погляжу потом, как он тя из дому-то выбросит! По дворам побираться пойдешь!

Не слушая злого шипения старухи, Надя поднялась с колен и прошла в свою спальню. Молитвенное настроение было напрочь испорчено. Задернув занавеску, она достала из укромного уголка початую бутылку коньяка из отцовских запасов, сделала большой глоток, задохнулась, прижала ко рту ладони. Отдышавшись, спрятала бутылку, повалилась на перину, утопила голову в пуховых подушках и принялась размышлять и вспоминать.

* * *

На Костика Замащикова девки заглядывались еще до военной поры, когда он был еще не заматерелым нескладным парнем. Прежде прочего, его выделял невиданный в Заларях рост: самый рослый мужик станционного поселка едва доставал Костику до плеча. На деревенских посиделках он щедро делил свое внимание между заларинскими молодухами, а вот выделил среди прочих все-таки дочку местного богатея Иосифа Галашина, Надюху. Навязался как-то в провожатые, усадил рядом на скамейку у ворот, набросил на плечи свой пиджак и сразу же пошел вольничать руками. Тискал и мял он Надюхину грудь – а та не слишком старательно уклонялась, отпихивала со смешками, не всерьез. Знала: если оттолкнет по-настоящему – долго видный парень в одиночку гулять не будет, ему только свистни – штабелями девки лягут!

А Костик, осмелев, уже звал ее в избу к попу-расстриге, куда ходили все парни и мужики в Заларях. Все знали: у расстриги был полный сундучок срамных картинок и журналов, и он охотно показывал их всякому, кто приходил к нему с бутылкой. Утверждали, что в задней комнате той избы не одна девка лишилась невинности. Расстригу не раз били смертным боем разгневанные отцы и братья обесчещенных девок – тот отлеживался и снова приглашал к себе мужиков и парней.