– Пойдем, Надюха! – жарко шептал ей в ухо Замащиков, не переставая мять и тискать девку. – На тех картинках такие барыни непотребствам предаются – не вам, деревенским чета! Благородные, стервы! А что выделывают… Пойдем!

Кто знает – может, и уговорил бы Костик сомлевшую от объятий и жарких слов Настюху, только в самый неподходящий момент совсем рядом блеснул луч фонаря, и знакомый голос обещающе проговорил:

– Вот они где, голубки! Милуются…

Надя, услышав голос отца, вскочила с места, зашарила руками по вороту расстегнутой чуть не до пояса кофточки, отвернулась. Вскочил и Замащиков. Отец крепко дернул дочь за косу так, что в шее что-то хрустнуло, пихнул к калитке:

– Марш домой, паскуда! – рявкнул отец. – Попозжа с тобою разберусь. А сейчас с ухажером твоим потолкую…

Замащиков рванулся было в сторону, но все его движения сторожили дюжие отцовы работники. Схватили, прижали к забору, подали коммерсанту тяжелую еловую палку.

– Стало быть, к расстриге честную девицу зовешь, паскудник. Картинки срамные поглядеть? Я тебе щас тоже картинки покажу.

Надя, задержавшись во дворе дома, услышала тяжкие смачные удары палкой по телу, приглушенные вскрикивания Костика. Не в силах слушать, зажала уши и заскочила в избу…

Только через полгода, когда отца не было в Заларях, Надя решилась пойти на посиделки к солдатке Аглае. Она боялась насмешек, боялась увидеть Костика – и до смерти хотела его увидеть. И увидела…

Появление Галашиной на посиделках вызвало нескрываемое удивление и откровенное перешептывание вчерашних подруг. Надя, зайдя в избу солдатки, поспешила подсесть к компании девок, которые при ее появлении замолчали. Спустя малое время девки, не задавая Галашиной никаких вопросов по поводу ее долгого отсутствия на посиделках, принялись отпускать в ее адрес ехидные шпильки. Упоминалась при этом старая Макариха, известная в Заларях пользованием «заигравшихся» с парнями и мужиками девок и молодок.

– А к чему некоторым Макариха со своими спицами? – невозмутимо заметила красавица Палашка с Нижней улицы. – Известное дело, папенька родную кровиночку согрешившую и в город к докторам ученым свозит…

Вспыхнув, Галашина промолчала и только пересела подальше, в темный угол.

Костик плясал исключительно с постылой Палашкой, ее же он и пошел провожать. Млея от стыда, Надя Галашина пошла следом, долго слушала взвизгивания нахалки, сытое бормотание Замащикова. Когда Палашку шугнули домой и Костик побрел по улице, Галашина заступила ему дорогу:

– Вот ты какой… Изменщик!

– Это я изменщик? – искренне изумился Костик. – А ты видела, что со мной тогда твой папаша сделал? Знаешь, что он посулил со мной сделать, ежели еще раз на вашей улице увидит? Оно мне надо? Пусти, дорогу не загораживай!

– Костик!

– Что Костик? Был у тебя Костик, да весь вышел! И вообще я всех тут имел в виду! Скоро поеду в город Петербурх, в армию поступлю, на офицера выучусь. Вот потом поглядим, как твой папаша за палку возьмется, ежели рядом его волчар не будет! А хоть и будут… Передай папашке, я его учебу попомню. Пусть знает!

Замащиков вскоре после той нечаянной встречи и вправду уехал и появился в Заларях только зимой 1918 года. Он открыто, не смущаясь красных уполномоченных, щеголял в мундире прапорщика пехотного полка, украшенного Георгиевским крестом третьей степени и несколькими нашивками за ранения. Впрочем, о своих подвигах на фонтах Первой мировой он говорить отказывался – равно как и о своем отношении к прокатившейся по Руси революции. И только несколько самых его закадычных дружков знали подробности его военной карьеры. Провалив экзамены в военное училище, Замащиков поступил в полк вольноопределяющихся, и был выпущен из него в чине прапорщика уже тогда, когда в Европе полыхала война. Несмотря на свой огромный рост, Константин был причислен к команде фронтовых пластунов, ходивших в ночные рейды по германским окопам. Известно, что добыть во вражеских окопах языка, способного дать командованию ценные сведения, – даже не половина, а, пожалуй, только четверть дела. Попробуй-ка доставить сопротивляющегося вражеского офицера под бешеным огнем к своим, и непременно живым. А тут с Константином Замащиковым с его неимоверной силой мало кто мог сравниться. Утверждали, что однажды он сумел перебраться через линию фронта к своим не только с языком, но и тяжело раненным товарищем – за что и получил свой первого и последнего Георгия.

Дальнейшая военная карьера Замащикова не сложилась. Получив ранение, он попал в тыловой госпиталь и перед самой выпиской не поделил с выздоравливающим офицером сестру милосердия. Оскорбление действием старшего офицера дорого обошлось Замащикову: военно-полевой трибунал отправил его искупать вину в артиллерийский обоз. Там, надрываясь над вызволением из грязи пушек и зарядных ящиков, Константин и встретил известие о революции. Покинув вместе с товарищами фронт, Замащиков не прельстился столичной жизнью. Раздобыв справку о непригодности к дальнейшей военной службе, прапорщик сумел добраться до родных Заларей, не имея никаких планов дальнейшей жизни.

К тому времени Галашина уже разменяла второй десяток жизни. Дурная слава «испорченной» Замащиковым девки, гуляющая по Заларям, сыграла свою роковую роль. Сваты обходили галашинскую усадьбу стороной, все подруги купеческой дочки уже повыходили замуж и растили деток. Пару последних лет Надежда перестала ходить на деревенские посиделки и от нечего делать стала активной помощницей отца в его торговых делах. Тогда и состоялась новая встреча Нади с бравым прапорщиком.

Старая любовь, как оказалось, не заржавела, и вскоре Замащиков заслал на галашинское подворье сватов. Для купца это стало немалым ударом по его самолюбию, однако перед дочкой маячила реальная перспектива остаться в старых девах, и сваты получили согласие. Был назначен день рукобитья[132], на который Галашин пригласил всех своих торговых партнеров и многочисленную родню. Здесь сельский коммерсант испытал новое унижение: будущий зять во всеуслышание объявил, что сама свадьба откладывается до лучших времен.

В начале 1918 года в Заларинском уезде, как и по всей стране, начали создаваться вооруженные формирования. Первыми создали на здешнем Троицком спиртово-водочном заводе свою вооруженную опору большевики – бывшие политические ссыльные Иван Зотин и Иван Мызгин. Созданная ими для защиты «идеалов революции» дружина, костяк которой составляли фронтовики-дезертиры и освобожденные из тюрем уголовники, весьма скоро обросла безработной голытьбой.

Дезертирам, уголовникам и голытьбе было все равно – под чьими знаменами и за какие идеалы воевать: главное, чтобы почаще наливали! На спиртово-водочном заводе, взятом под контроль большевиками, проблем с выпивкой, понятное дело, не было. Созданная боевая дружина, обвешанная оружием, разгуливали по улицам Троицка, хватаясь для удержания равновесия за все попутные заборы. Дружина откровенно задирала односельчан, перестреляла едва ли не всех местных собак. А потом, поскольку заняться было абсолютно нечем, пьяные дружинники приступили к «экспроприации» казенных и частных предприятий по всему уезду.