дней поддерживает теснейшее общение с Осиповой и что ее мнение всегда для него очень авторитетно – редко с кем так считается, как с ней – то и ее мнение о стихах Лермонтова не могло очень сильно на него не повлиять.)

Свидетельств об отношении Языкова к Лермонтову осталось мало, но все, что осталось, дышит такой благожелательностью, что просто диву даешься. Языков никогда не позволяет себе высказаться в отношении Лермонтова хоть как-то резко или обидно, ни одной злой реплики – и это при том, что он «прикладывал» всех, даже Пушкина; и при том, что после смерти Пушкина многие из окружения Языкова стараются ему внушить, что, вот, наконец-то, после смерти Пушкина он наконец-то будет оценен публикой, у которой с глаз спадет пелена, по праву обретет место первого русского поэта – и вдруг люди, мнение которых он ценит больше всего, включая Жуковского и Хомякова, говорят ему такое по сути: извини, подвинься, ты опять не первый, тут некий гениальный юнец нарисовался… Единственно, он отозвался о «Герое нашего времени», что тот слишком «слащав», проза Бестужева-Марлинского лучше, и лучше бы Лермонтов не тратил время на прозу, а занимался тем, что ему от бога дано – поэзией. Но и здесь не резкость, не язвительность, а прежде всего доброе пожелание: пусть, мол, Лермонтов не валяет дурака и как можно больше обогащает русскую поэзию.

Что-то очень родное Языков в Лермонтове чувствует.

4

А ему все хуже и хуже… При этом, как многие тяжело больные, проявляет невероятное упрямство: никуда не сдвинусь из имения, дома и стены помогают. В мае 1838 года его удается с трудом перевезти в Москву. Многие консультации со многими врачами, общее заключение: сухотка спинного мозга, следствие третичного уже нейросифилиса, помочь может только Европа, ее целебные минеральные курорты и несколько, вполне определенных, ее врачей.

Вернейший и преданнейший – благороднейший всегда и во всем – Петр Киреевский бросает все свои дела и чуть не силком везет Языкова сначала в Мариенбад, потом в Ганау, к знаменитому врачу Иоганну Генриху Коппу, специалисту по всем разладам в нервной системе, у которого кто только из русских знаменитостей не лечился, и Жуковский у него побывал, и Вяземские возили к нему свою дочь…

Больше года Петр Киреевский неотлучно остается с Языковым, ничем, кроме заботы о друге, не занимаясь. Потом его сменяет другой Петр – брат поэта.

И вот – в Ганау к Языкову специально приезжает Гоголь, чтобы наконец лично познакомиться с поэтом, которого он так обожает и который дорог ему еще и общей памятью о Пушкине – и тем, что Пушкин его безмерно ценил.

Глава шестая

Два Николая

1

…Когда Пушкин читал братьям Языковым отрывки из начатой комедии Гоголя, то, конечно, не сомневался, что братья полюбят нарождающийся огромный талант так же горячо и искренне, как он сам; а вот вряд ли даже Пушкин, при всей его огромной прозорливости, мог предположить, что после его смерти Гоголь и Языков станут не только ближайшими друг другу людьми, но что младший по возрасту Гоголь очень часто будет играть в этом союзе роль старшего – почти «старца», наставника, а славный на всю Россию, для многих безусловный авторитет, да и смертельной болезнью умудренный, Языков будет охотно выступать в роли внемлющего отрока; правда – воспользуемся образом из стихотворения Языкова «Землетрясение» – того отрока, который был восхищен на небо, чтобы принести оттуда Трехсвятое и спасти свою страну:

…Тогда невидимая сила

С небес на землю снизошла

И быстро отрока схватила

И выше облак унесла.

И внял он горнему глаголу

Небесных ликов: свят, свят, свят!

И песню ту принес он долу,

Священным трепетом объят.

И церковь те слова святые

В свою молитву приняла,

И той молитвой Византия

Себя от гибели спасла.

Так ты, поэт, в годину страха

И колебания земли

Носись душой превыше праха

И ликам ангельским внемли,

И приноси дрожащим людям

Молитвы с горней вышины,

Да в сердце примем их и будем

Мы нашей верой спасены.

Неспособный ходить, Языков благодаря Гоголю учился летать. Но и Гоголь многому у него поучился…

Николай Языков – брату Петру и его жене, 28 июня 1835, года из Языкова:

«…Очень рад, что вам понравились повести Гоголя – это прелесть! Дай бог ему здоровья, он один будет значительнее всей современной французской литературы – не выключая и Бальзака! Я не люблю Бальзака…»

Александр Языков – Комовскому, 30 мая 1835 года, из Языкова:

«… “Миргород” мы прочли с удовольствием; ”Старосветские помещики” – прелесть; “Бульба” – тоже славная штука. Любите ли Вы Гоголя и как Вы его обсуживаете?»

К.К. Павловой

Забыли вы меня! Я сам же виноват:

Где я теперь, зачем меня взяла чужбина?

Где я перебывал? Вот он Мариенбад,

Ганау, старый Диц, его тенистый сад;

Вот рейнских берегов красивая картина,

Крейцнах и черные сараи и гофрат,

Полковник, колесо, Амалия и Пина!

Вот край подоблачный! Громады гор и скал,

Чудесные мосты, роскошные дороги,

Гастуна славная, куда я так желал…

Вот Зальцбург, и Тироль, и Альпов выси строги,

Их вечный лед и с них лиющийся кристалл,

Кричат орлы и скачут козероги,

И ветер осени качает темный лес!

Вот и Ломбардия! Веселые долины,

Румяный виноград, каштаны и раины,

Лазурь и пурпуры полуденных небес!

Великолепные палаты и столбницы

Над ясным зеркалом потоков и озер!

Часовни странные, пугающие взор,

Канюки, и калек и нищих вереницы,

Ватага южных ведьм, красавицы-девицы…

Вдали концы швейцарских гор!

Вот Комо! Берега с прозрачными домами!

Вот площадь и фигляр, махающий руками!

И пристань, озеро, и в чистоте зыбей

Колеблются цвета