расписанных ладей

И белых парусов играющие плески;

На площади народ гульливой и живой,

Италии народ певучий, удалой,

И деревянные тедески!

Вот пасмурный Милан с поникшей головой,

Турин и Пиемонт гористый! Вот Савона!

Отважный путь лежит над бездной, на тычке!

И вот он островок, чуть видный вдалеке,

Как облачко на крае небосклона,

Не важный на морях, но важный на реке

Времен, где он горит звездой Наполеона!

Вот Ницца – вот где я! Вот город и залив,

Приморские сады лимонов и олив,

И светлый ряд домов с заезжими гостями,

И воздух сладостный, как мед!

О много, много стран, в мой длинный, черный год,

Я видел скучными глазами!

Скитаюсь по водам целебным, и – увы! —

Еще пью чашу вод! Горька мне эта чаша!

Тоска меня томит! Дождусь ли я Москвы?

Когда узнаю я, что делаете вы?

Как распевает муза ваша?

Какой венок теперь на ней?

Теперь, когда она, родная нам, гуляет

Среди московских муз и царственно сияет!

Она, любезная начальница моей!

15 февраля 1840

Ницца приморская, предместье Мраморного креста

Н.В. Гоголю

Благословляю твой возврат

Из этой нехристи немецкой,

На Русь, к святыне москворецкой!

Ты, слава Богу, счастлив, брат,

Ты дома, ты уже устроил

Себе привольное житьё;

Уединение своё

Ты оградил и успокоил

От многочисленных сует

И вредоносных наваждений

Мирских, от праздности и лени,

От празднословящих бесед

Высокой, верною оградой

Любви к труду и тишине;

И своенравно, и вполне

Своей работой и прохладой

Ты управляешь, и цветёт

Твоё житьё легко и пышно,

Как милый цвет в тени затишной,

У родника стеклянных вод!

А я по-прежнему в Ганау

Сижу, мне скука и тоска

Среди чужого языка:

И Гальм, и Гейне, и Ленау

Передо мной, усердно их

Читаю я, но толку мало;

Мои часы несносно вяло

Идут, как бесталанный стих;

Отрады нет. Одна отрада,

Когда перед моим окном,

Площадку гладким хрусталём

Оледенит година хлада:

Отрада мне тогда глядеть,

Как немец скользкою дорогой

Идёт с подскоком, жидконогой, —

И бац да бац на гололедь!

Красноречивая картина

Для русских глаз! Люблю её!

Но ведь томление моё

Пройдёт же – и меня чужбина

Отпустит на святую Русь!

О! я, как плаватель, спасенной

От бурь и бездны треволненной,

Счастлив и радостен явлюсь

В Москву, что в пристань. Дай мне руку!

Пора мне дома отдохнуть;

Я перекочкал трудный путь,

Перетерпел тоску и скуку

Тяжёлых лет в краю чужом!

Зато смотри: гляжу героем;

Давай же, брат, собща устроим

Себе приют и заживём!

1841 Ганау

К.К. Павловой

В те дни, когда мечты блистательно и живо

В моей кипели голове,

И молодость мою поканчивал гульливо

Я в белокаменной Москве,

У Красных у ворот, в республике, привольной

Науке, сердцу и уму,

И упоениям веселости застольной,

И песнопенью моему;

В те дни, когда мою студенческую славу

Я оправдал при звоне чаш,

В те дни, поэт я был, по долгу и по праву,

По преимуществу был ваш;

И воспевал я вас, и вы благоволили

Веселым юноши стихам:

Зане тогда сильны и сладкозвучны были

Мои стихи: спасибо вам!

И нынче я, когда прошло, как сновиденье,

Мое былое, все сполна,

И мне одна тоска, одно долготерпенье:

В мои крутые времена

Я вас приветствовал стихами: вы прекрасной

Ответ мне дали, и ответ

Восстановительный! Итак я не напрасно

Еще гляжу на божий свет:

Еще сияет мне любезно, как бывало,

Благословенная звезда,

Звезда поэзии. О, мне и горя мало!

Мне хорошо, я хоть куда!

Март 1841, Ганау

…И тут самое время вспомнить – начинаем закольцовывать тему, как я в начале и обещал – последнее письмо Гоголя к Языкову, приведенное уже на первых страницах и многими наверняка со тщанием прочитанное, такая трагическая подоплека за этим письмом. Сейчас, когда мы о Языкове знаем неизмеримо больше, неужели это письмо не зазвучит совсем по-другому – и не раскроет те смыслы, которые нам поначалу были где-то недоступны, а где-то и попросту отвергаемы? Просто вчитайтесь еще раз.

Гоголь – Языкову, 8(20) января 1847, из Неаполя: Языков уже почти месяц, как скончался, но Гоголь этого еще не знает.

«Неаполь. Генваря 20.

Я давно уже не имею от тебя писем. Ты меня совсем позабыл. Вновь приступаю к тебе с просьбою: все сказать мне по прочтении книги моей, что ни будет у тебя на душе, не смягчая ничего и не услащивая ничего, а я тебе за это буду в большой потом пригоде. А если у тебя окажется побуждение к благотворению, которое ты, по доброте своей, оказывал мне доселе (я разумею здесь пересылку всякого рода книг), то вот тебе и другая просьба: пришли мне в Неаполь следующие книги: во-первых, летописи Нестора, изданные Археографическою комиссиею, которых я просил и прежде, но не

получил, и, в pendant [в дополнение] к ним, «Царские выходы»; во-вторых, «Народные праздники» Снегирева и, в pendant к ним, «Русские в своих пословицах» его же. Эти книги мне теперь весьма нужны, дабы окунуться покрепче в коренной русский дух. Но прощай; обнимаю тебя. Пожалуйста, не забывай меня письмами…»

2

Гоголь обрушился на Языкова как ураган – и Языков, потрясенный и смятенный, сперва попытался смятение и растерянность спрятать за легкой иронией; что, впрочем, не слишком ему удалось.