― А ты не больна? Что-то Роза Абрамовна долго была у тебя? ― это было первое, о чем он спросил.

― Да ты что? Просто мы с ней всерьез поговорили о том, как лучше организовать уход за тобой, чем кормить. Ты же ничего не ешь.

Вскоре ему стало как будто немного лучше. Мне все твердили, что его следует положить в больницу, но я боялась. Врачи говорили, что это можно делать не раньше чем через три недели, а пока он «нетранспортабелен». Агитируя за перевоз в больницу, те же врачи говорили, что там таких роскошных условий, как дома, у него, конечно, не будет. И все же они его туда перевезли, и я при первом же посещении поняла, что они имели в виду, когда говорили о наших прекрасных условиях. Больница была переполнена. В палате, где поместили Ваню, он был пятым, проходы между кроватями были узкими, окно, несмотря на лето, было закрыто и открывалось лишь иногда «для проветривания», а больные в это время укрывались одеялами с головой. Дома же он лежал один в большом кабинете, все окна и балконы (их у нас два) раскрыты, и прохладный ветерок гулял по квартире, отнюдь не рискуя его задеть ― он лежал на кровати, стоявшей в углу. Дома мы не оставляли его ни на минуту, только когда засыпал. Самое интересное: он быстро, хотя и ненадолго, засыпал под чтение юморесок из «Крокодила», а Достоевский, наоборот, его возбуждал.

Как только Ваня заболел, я сразу оформила отпуск. А когда он закончился, я продолжала точно в 5 часов появляться в палате после «тихого часа» и проводила около Вани время до ужина и даже после. Лечащий врач пыталась удалить меня перед ужином, но Ваня так нервничал, не спал потом, и она смирилась.

В связи с моими посещениями больницы вспоминаю один смешной эпизод. К Назыму Хикмету приехал приятель, молодой, красивый турок по имени Измаил. Моя подруга Рита, частая гостья Хикмета и его жены В. Туляковой, познакомилась с ним и узнала, что он коммунист, мечтает остаться работать в Москве. А как это сделать? Лучший способ ― жениться! И тут я вспомнила о Ляле, Костиной сестре, красивой девушке, правда прихрамывающей из-за полиомиелита, перенесенного в детстве. Решили их познакомить. Пригласили на чай в мою пустующую квартиру. Собрались: Рита, Измаил ― жених, Ляля ― невеста, Брагин, поклонник Риты, и я.

Чаепитие было веселое, много шутили, смеялись, но при расставании почувствовали, что одного вечера для решения поставленной проблемы явно недостаточно. Я знала, что жена Василия Кузьмича, шофера Ивана Васильевича, отдыхает в Снегирях, а потому было ясно, что он не откажется воспользоваться моим предложением с утра в воскресенье прокатить всю нашу компанию в это местечко. Машина была переполнена, но тем веселее нам было. Когда приехали, разбрелись кто куда. Пока занимались поисками друг друга, смотрю ― 4 часа, а в 5 я должна быть в больнице. Василий Кузьмич куда- то запропастился. Я поняла: опаздываю, и Ваня, приученный к моей точности, будет беспокоиться. Выход один ― позвонить в больницу, предупредить, что задерживаюсь. Узнаю у прохожих, где почта. Оказывается, на другом берегу речки, почти напротив того места, где находимся мы ― я и Измаил.

Мост далеко. Тогда я принимаю решение ― переплыть речку. Измаил умоляет не оставлять его одного: оказалось, он не умеет плавать. Тогда, недолго думая, я разделась, накрутила белье и платье на голову ― и в воду. Оставив свои вещи на другом берегу, вернулась к Измаилу. Теперь я накрутила его вещи на свою голову и, держа его одной рукой за шевелюру, благо она у него была длинная и густая, заставила плыть рядом. Он покорно подчинился. Благополучно выбрались на берег, быстро оделись и побежали на почту. К 5 часам удалось дозвониться до палатной медсестры, чтобы она предупредила Ивана Васильевича о моем опоздании. Пришлось потом врать, что работала с приезжим режиссером... В этом эпизоде, конечно, особенно смешного нет, но вот его последствия.

Измаил, которого мы, ради более близкого знакомства с Лялей, отправили вместе с ней поездом, был очень рассеян и просто нелюбезен. Но самое странное ― он стал по телефону объясняться мне в горячей любви и умолять о свидании. Я, конечно, отказалась. Но не тут-то было. Я услышала рыдания ― и бросила трубку. Он, однако, позвонил снова, думая, что нас прервали. Я внятно объяснила, что какие-либо отношения между нами невозможны. Тогда Измаил стал звонить ежедневно. Услышав его голос, я тут же вешала трубку. Думала, отстанет, но нет, звонки продолжались. Тогда я попросила Риту, которая часто бывала в доме Хикмета, поговорить с Измаилом наедине, рассказать ему, что я очень люблю мужа, и попросить, чтобы он перестал мне звонить. В ответ тот сказал, что и сам это понимает, но хотел бы увидеть меня хотя бы раз и лично высказать свои чувства «этой потрясшей меня женщине, хотя она и старше меня на пять лет». И, несмотря на разговор с Ритой, он продолжал звонить и умолять «лишь об одном свидании». Мне было даже жаль его, но я решила применить радикальные меры и сменила корректный тон на весьма грубый, употребляя при этом самые вульгарные слова. Звонки прекратились, а через некоторое время я узнала от Риты, что Измаил уехал в Румынию. В последний раз она видела его в июне 1963 года. Он примчался на похороны Назыма, который умер внезапно утром 3 июня 1963 года.

После первого инфаркта Ваня пролежал в больнице три месяца, а потом его перевели для «поправки» в санаторий Академии наук «Сосновый бор» в Болшеве, и тогда начались мои ежедневные путешествия туда. Мой уход с работы по окончании рабочего дня давно уже вызывал раздражение директора студии М. В. Тихонова. Он не раз делал мне замечания. Я парировала:

― Разве я задержала работу над каким-нибудь сценарием и сорвала прием фильма? Я ухожу вовремя, только вовремя...

― Но у вас ненормированный рабочий день.

― А кто мне обещал, сманивая из главка на студию, что я буду располагать рабочим временем по своему усмотрению, вот я и работаю почти все ночи. Моя работа измеряется не часами, а результатами!

Он замолкал, но ненадолго. Перепалки наши возобновлялись вновь и вновь, но ничто и никто не заставил бы меня изменить постоянству наших встреч с Ваней в Болшеве. И хотя наши отношения с М. В. Тихоновым явно накалялись, это меня не останавливало.

Ровно в 5 часов я садилась в машину, которую приводил Эдик, и мы отправлялись с ним на свидание. Больные долечивались здесь в прекрасных условиях. Высокий сосновый бор на берегу тихой Клязьмы вплотную обступал необыкновенно красивый двухэтажный деревянный особняк с огромной верандой. Когда-то этот дом принадлежал московскому «королю чая» Высоцкому. Превосходен был интерьер, отделанный деревом изумительных тонов.

Однажды Ваню навестил Георгий Федорович Александров. Он приехал из Минска, где в университете заведовал кафедрой философии. Его блестящая карьера начала меркнуть после выпуска книги о западной философии, в которой нашли много ошибок, самая главная из них ― слишком объективные описания и оценки достижений западной философии: Гегеля и других иностранных философов. Одно время он был директором Института философии АН СССР (тогда- то и Иван Васильевич перешел после защиты диссертации в этот институт). Затем Александров был назначен Министром культуры, и я как бы попала под его начало ― ибо работала в этой же области. Мне запомнилась наша встреча с ним на новоселье у профессора Г. В. Платонова. Георгий Федорович приехал в самый разгар веселья, быстро присоединился к пирующим и пил только водку. Когда провозглашали тост за его здоровье с пожеланием расцвета культуры под его эгидой, он вскочил на табурет и, высоко подняв бокал, закричал: