Когда подлетали к Берлину и самолет стал снижаться, я увидела, что из сопла над крылом вырвался огненный вихрь. Потом пламя вырвалось еще и еще раз... «Горим», ― подумала я и посмотрела на окружающих, охваченная одним желанием ― не выдать свой страх, встретить неизбежное с достоинством. Не выдержала, спросила у своего партнера по командировке:

― Вы видите пламя?

― Да! У самолетов этого типа так бывает часто. А что? Вы испугались?

― Нет, что вы, я просто никогда не видела подобного зрелища...

Встречали нас директор студии Штир, секретарь парткома Ганс Вреде, художественный руководитель студии Карл Гасс ...

«Дорогой мой... Как видишь, прошло уже три дня, прежде чем собралась написать. Это хотелось сделать с первой минуты, как опустилась на немецкую землю, но руки мои были сразу заняты букетом цветов, что торжественно вручил мне геноссе Штир ― директор научно-популярной студии, лично встретивший... геноссе Кузнецову. Нас ожидали две машины... и в лучах заходящего солнца мы помчались по изумительно красивым, отшлифованным дорогам-аллеям, сквозь которые раскрывались небольшие участки полей, как бы украшенные скошенным хлебом, уложенным в копны. Мы давно отвыкли от такого ландшафта... А дорога! Как бы радовалось твое сердце автомобилиста, глядя на эту широкую, чистую, без малейшей трещинки магистраль, привольно раскинувшуюся среди леса, в котором, кажется, собраны деревья всех сортов и оттенков. Мы достигли места назначения не более чем через час. Это место ― просто великолепный курорт, очень тихий и безлюдный. Мы ходили с A. B. по этим тихим улочкам и бесконечно восхищались прекрасной архитектурой маленьких, но необыкновенно уютных каменных особнячков, увитых диким виноградом, плющом и прочей самой разнообразной зеленью.

Прямо из окна моего номера, сквозь деревья и чудный газон с цветами, проглядывается водное зеркало огромного озера... посредине которого проходит американская граница, ― об этом кричат огромные щиты. Ими замыкается улица через один дом от нашего здания. А в столицу (ее % часть) мы попали лишь на следующий день, где я приобрела конверт и марку для письма. Вид столицы унылый, масса разрушенных домов-коробок. И поэтому радует «Сталин-аллея»

― широченный проспект, вдоль которого протянулись дома, как бы перенесенные со 2-й Песчаной улицы, но еще более роскошные по удивительной керамической бело-блестящей отделке...

Вечер закончился в варьете, где выступала немецкая и чешская эстрада...»

В посольстве нас предупредили:

― Не соблазняйтесь возможностью поездки в город из Бабельсберга, где проходит поезд через западный Берлин в Восточный. Было много похищений советских граждан. А город мы покажем перед вашим отъездом.

Пока же осмотрели рейхстаг и могилу советских солдат, похороненных на территории парка, которая отошла потом к западному Берлину. Сопровождающий нас Штир не пошел с нами, остановился в воротах:

― Коммунистам запрещено ЦК. Похищают, ― кратко пояснил он.

Могила советским солдатам ― величественный памятник. Это мраморные скрижали в виде огромной развернутой книги, на страницах которой начертаны имена всех воинов, павших в сражениях на улицах Берлина. Как досадно, что этот кусок парка перед рейхстагом и сам он оказались на территории, враждебной ГДР! А теперь, говорят, поставили стену, полностью отделившую Западный Берлин от Восточного. Еще в бытность нашу там мы обратили внимание, что даже горячие сосиски с булочками продавались в киосках лишь по предъявлении паспорта. То же было и в ресторанах. Оказывается, эта вынужденная мера была введена в связи с тем, что двухмиллионное население Западного Берлина покупало продукты в Восточном Берлине, поскольку они были гораздо дешевле. А живущие здесь «на черном рынке» меняли свои марки (четыре на одну), и это все равно им было выгодно, так как в западном Берлине по демпинговым ценам продавались промышленные товары, которыми американцы, англичане и французы наводнили магазины «свободного города».

19 августа я позвонила на дачу Маркиной, хотя знала, что едва ли в этот час Ваня там будет. На мой вопрос, какие новости, мне ответила сестра Зины:

― Все у ваших в порядке, все здоровы, а Эдик женился.

Я не поверила своим ушам, переспросила, она вновь подтвердила свои слова:

― Да! Женился в Евпатории на какой-то девушке из Минска.

Это известие мгновенно убило во мне всякий интерес к дальнейшему пребыванию в Берлине. Я поняла: надо немедленно возвращаться.

Я знала, как огорчит Ваню столь странный поступок сына ― так чувствителен он был к явным нарушениям «этикета». Да и сама я была потрясена. Вспомнила свое предсказание ― что он женится на едва знакомой девушке, которой понравится то, что у него имеется комната и вся обстановка для семейной жизни. Я имела в виду удивлявшее нас отсутствие «романов» у Эдика, которыми так изобиловала жизнь Сергея. Эдик тогда засмеялся и сказал, что не женится до окончания университета. И вот пожалуйста!

Я попросила Штира достать мне билеты на самолет и стала готовиться к отъезду. Вечером был назначен ужин у Гасса.

Его дом-дача находился недалеко от гостиницы. Особенно понравился вход ― огромный зеленый газон поднимался снизу от земли до самой двери. Гасс усадил нас в первой же, очень тесной комнатке за маленький столик. Тут же в стене открылось отверстие, оттуда протянулась рука, как я поняла, его матери. Гасс принял и подал на столик три тарелочки, на каждой из которых помещалось немного картошки и крошечная котлетка.

― Мама готовит чудные кнели. ― сказал он Мать его, будто на Востоке, даже не вышла к нам. Гасс пригласил нас в следующую комнату, гостиную, в которой на низеньком столике перед кушеткой, обитой серым сукном, и таким же креслом стояла бутылка вина и три рюмки. Наполнил их и, пока медленно смаковали, принес три малюсенькие чашечки кофе ― даже без печенья. От этого «ужина» у меня только разыгрался аппетит. Я разозлилась на Севортяна, который отговорил меня посетить в Потсдаме ресторан. Но виду мы не подали и вскоре любезно распрощались.

В своем последнем письме из Берлина я писала:

22/8-58 г. 8 часов утра по берлинскому времени.

«Мой дорогой, мой любимый Ванюшонок! Я ужасно рада, что могу доложить тебе о благополучном завершении моей основной миссии. Вчера, после вновь вспыхнувших со стороны Карла Гасса споров, коллектив студии оказался на нашей стороне, и предложенный нами проект соглашения, регулирующего требования к сценарию, был утвержден подавляющим большинством. В связи с приездом из Берлина одного из руководителей главка, исключительного во всех отношениях товарища, о котором расскажу по приезде, мы решили с A. B. устроить небольшой “банкетик”»...

Далее следовало описание этого «банкетика». Позвали Штира, Гасса, Петера и Дитриха из главка. Рассчитали, что нашей колбасы и сыра хватит, две бутылки коньяка ― достаточно. Вспомнила о хлебе ― а магазины уже закрыты. В буфете гостиницы нас успокоили ― хлеб найдется, а другого ничего нет. Любезно предложили свои услуги, на что я с радостью согласилась и принесла свои припасы. А тут узнаем, что к нам придут не четыре человека, а десять, ― все захотели проводить советских товарищей. Подсчитали ресурсы и пришли в ужас. Ведь угощения для двенадцати человек не хватит. Побежала к буфетчице ― она посмотрела наши запасы и успокоила: «Всем, всем хватит». «Ну, попали мы впросак», ― ворчал Севортян. Наконец нас позвали на большую террасу, где и предполагалось торжество. И что же? Выносят ― одно огромное блюдо, полное бутербродов, второе, третье ― мы с Севортяном только переглянулись. Расставили маленькие тарелочки с вилочками и ножами, рюмочки ― и пир начался. Видя, как немцы аккуратно кладут на тарелочки бутербродики, тонко намазанные маслом, с крошечным, просто светящимся, кусочком колбасы, я окончательно успокоилась. Угощение, может быть, даже останется.