— А, — сказал Евлампьев. — Понятно… А что, снимок хороший — так гипс снимут и домой?

— Так я поняла.

— Понятно, понятно,— снова сказал Евлампьев.

Оба они боялись как-нибудь проявлять свою радость. Ксюша уже с октября ходила, с костылями пока, не наступая на больную ногу, но ходила, и с тех пор они замерли в ожидании следующего этапа, и вот, кажется, он приближался…

— А у тебя что нового? — спросила Маша.

— Да тоже так, ничего. Правда, вот первая встреча случилась. Молочаев, не кто нной. Пообещал вечером еще подойти, разговор у него какой-то ко мне как киоскеру есть. Что-нибудь, видимо, хочет попросить оставлять.

— Да? — В голосе у Маши было больше изумления, чем негодования. — Это после того-то, как он тебе так… И станешь ему оставлять?

Евлампьев помолчал.

— А что, Маш, — сказал он затем,мстить ему? Себя же униженным и буду чувствовать. Бог с ним. Надеюсь, не «Нью-Йорк таймс» он с меня потребует. Будет возможно — буду оставлять. — И больше, он почувствовал, ему невмоготу говорить о Молочаеве, противно просто говорить, и, как бы подальше, подальше отталкивая от себя разговор о нем, произнес быстро: — Торф ночью жгли — это канаву во дворе засыпают. Ошиблись они — копали, не будет у нас магистрального.

— Знаю,— махнула рукой Маша. — Я в магазин ходила, видела. Ошибка… Да! — вспомнила она: — Галя же еше звонила. Спрашивала, как мы нынче Новый год, по-обычному, вместе?..

— Конечно. по-обычному,— сказал Евлампьев. — А как еще?

— Я так и ответила. Я думаю, к нам их. А то мы весь этот год, все праздники, у них да у них. А?

— Да, к нам. Правильно.— Евлампьев снова зевнул. — Ох, извини… Деньги ты с книжки сняла, достаточно?

— Достаточно, с запасом на всякий случай. Давай отогревайся побыстрее, ну! — проговорила она с комичной в ней, старой женщине, нетерпеливой капризностью. Я прямо не могу уже, прямо вся извелась, давай скорее!..

Ателье помещалось в бревенчатом двухэтажном доме. Евлампьев помнил это ателье еще со времен молодости, с довоенной поры, оно было тогда единственным на весь призаводской поселок, и не знать его было невозможно. Только в те, давние годы дом был новехонько-подборист, со светлыми еще, лишь начавшими коричневеть бревнами — как, впрочем, и все остальные вокруг, теперь же бревна стали угольно-почернелы, местами их взбучило — видимо, от проседания фунламента,оконные проемы кое-где покосило, и вообще он, может быть, остался один из немногих такой на весь поселок, — кругом стояли, многоэтажно громоздилнсь над ним блочные и панельные, строясь, они по-новому перекроили улицы, и дом, выходивший раньше фасадом на проезжую часть, теперь оказался затертым во дворе.

Но само ателье не состарилось вместе с домом. Оно поддерживалось в духе текущего времени: старое, заурядное деревянное крыльцо со скворечниковым островерхим навесом над ним сменилось бетонным, широким, открытым со всех сторон, входная дверь была обита продольными рейками и не выкрашена маслом, а покрыта светлым желтым лаком, так что сквозь него виднелся весь рисунок дерева, а внутри вместо прежних тяжелых бархатных портьер и занавесей повсюду — светлая голизна окон и таких же, как входная, рейчатых светло-лаковых дверей, и стены обшиты светло-серым, рождаюшим ошущение простора, пластиком.

— Вот этот вот, песочный, — показала Маша Евлампьеву, когда они вошли внутрь, беря вывешенный в витрине материал и поднимая свободный его, незакрепленный нижний конец.— Нравится?

— Да-да, ничего, ничего, — одобрительно отозвался Евлампьев, тоже беря свободный конец в руку и пробуя на ощупь. Он не знал, нравится ему или нет, он ничего не понимал в текстиле, но раз Маше нравился именно такой материал, пусть, значит, и заказывает из него.

— Здравствуйте, да, — узнающе сказала Маше приемщица в ответ на ее приветствие.

Календарно зима стояла лишь двадцать дней, но на деле она длилась уже полных полтора месяца, все, кому требовалось сшить зимнее, уже сшили, для забот об ином сезоне пора еще не настала, и никакой очереди на прием заказа не было, не нужно было, как то случилось бы еще эти полтора месяца назад, записываться в предварительный список, ходить потом отмечаться каждое утро, участвовать в дежурстве…

Приемщица взяла у Маши шкурки, раскинула их перед собой на столе, ощупала, огладила, быстрым движением перевернула изнанкой вверх одну, другую и, подняв на Машу с Евлампьевым глаза, громко хмыкнула:

— Ничего себе даете! В государственное ателье с такими!

— С какими такими? — лицо у Маши враз сделалось испуганным.

— С ворованными — какими! — уличающе произнесла приемщица.— Штампа-то нет! Выделка фабричная, норки, я вам доложу, вообще нефабричной не бывает, а штампа нет! Какая же она, раз штампа нет? Ворованная!

— Ну, вообще-то я их с рук купила…слабым, разбитым каким-то голосом выговорила Маша.

— Ну, вот и дальше покупайте с рук.— Приемщица свернула шкурки, сложила одна на другую и бросила на край стола, к Маше. — Где покупали, там и шейте. Без штампа не принимаем.

Она была молодая, лет, наверное, двадцати пяти, двадцати шести, и лицо ее еще сохраняло девическую свежесть и яркость, но в выражении его, в его чертах, как и в ее тоне, в ее движениях — во всем ее облике сквозила уже хозяйски-уверенная, грубая, пренебрежительная властность.

— Так а что же… вы, может быть, подскажете… что же делать теперь? — с трудом, спотыкаясь на каждом слове, спросила Маша.

— Не знаю! — глядя мимо нее, сказала приемщица, вставая. Она открыла рейчатую, лаково-светлую дверь в стене у себя за спиной и с размаху захлопнула ее.

С четверть минуты Евлампьев с Машей стояли молча. Он боялся сказать что-нибудь не то, он не знал, что сказать, целая толпа слов толклась в голове, и все это была какая-то невнятица, каша, сумбур — не выскажешь.

— Ну что, Леня…— убитым, рвущимся голосом начала наконец Маша, взглядывая на него, и не договорила, глаза ее вмиг переполнились слезами, и она отвернулась, и стала судорожно глотать, закусывая губу и промакивая подглазья ладонью.

— Да ну что… что, Маша, что…— забормотал он, поглаживая, похлопывая легонько ее по плечу, с тягостным, раздавливающим чувством беспомощности в груди. — Да что, Маша, в конце-то концов… на дому же ведь шьет же кто-то… надо найти… искать надо… ведь есть же… найдем…

— Да