Она снова вздохнула, повернулась, и они снова пошли, и снег снова ясно и морозно, с веселым полвизгиванием заскрипел под ногами. — Буду тогда так и считать.

2

Морозы заворачивали все круче. По ночам красный спиртовой столбик в термометре между черными штрихами делений опускался до тридцати восьми, тридцати девяти, утром он начинал карабкаться вверх, одолевал одно деление, другое, третье, но выше тридцати ни разу не взлезал, и дни тоже стояли вымороженно-студеные, со звонко-сухим воздухом, с безоблачным, тонущим в льдисто-сизой дымке небом.

Рефлектор в будке уже не осиливал этой температуры, только тяжелил воздух, не нагревая его, и Евлампьев ходил теперь торговать в валенках, в ватнике под пальто, в поддетых под брюки двоих кальсонах.

Торговля шла бойко, выручка поднялась против прежнего в несколько раз — покупали новогодние открытки, кто по две, по три, а кто целыми пачками, и кассирша в сберкассе, принимая от Евлампьева наторгованные деньги, пошучивала, ставя на квитанции печать:

— Это, я понимаю, доход. В руки взять приятно. Чувствуешь, что не напрасно работаешь.

В понедельник, за неделю до Нового года, давали аванс. К авансу было приурочено предпраздничное собрание: отправляли всех, кто получил деньги, в комнату начальника отделения, в комнату кто-то натаскал уже стулья, и оставалось только усесться. Начальник отделения, начальница точнее, — пухлая, с высокой продавщицкой прической, с маслено-властными маленькими глазками дама — сделала доклад о годовой работе отделения, сообщила о достижениях, остановилась на недостатках, Евлампьев не вслушивался во все эти называемые цифры — ему было неинтересно. Кому-то, может быть, кто проработал в отделении достаточно долго, они что-то и говорили, ему они не говорили ничего.

Комната была не бог весть каких размеров, она сле вместила всех, и через пять минут после начала собрания в ней стало жарко и парно. Пальто и ватник Евлампьев снял, но поясница под брюками с двойным слонм кальсон, ноги в валенках — все у него взопрело, он чувствовал, что лицо у него сделалось как вареное и в висках стучало, будто колотили там молотом.

Рядом сидел пожилой, его возраста, мужчина с бильярдно лысой головой, толкал время от времени Евлампьсва в бок локтем, шептал, делясь впечатлениями: «Во, ничего, а?!», «Во наработали!», «Ну, дает Марго!»

— Кто это — Марго? — спросил Евлампьев.

— Да она же! — тыча пальцем в начальницу, отозвался сосед.

— Маргарита Константиновна. Марго, как еще! Так ее все.

Евлампьеву все казалось, что он где-то видел соседа, встречался с ним… точно встречался… Но где, как? И ведет себя сосед совершенно по-свойски… вот неловкость-то, или уж это у него манера такая?

Наконец был зачитан новогодний приказ о премиях, вручены грамоты, и собрание закрылось.

На выходе из конторы сосед Евлампьева по собранию очутился опять рядом с ним.

— Куда вам? — спросил он Евлампьева как старого своего товарища, открывая дверь и сам же пролезая в нее вперед.

— Сюда,— махнул Евлампьев вдоль улицы, с облегчением ошущая на жарко горящем лице студеный воздух.

— По пути, значит. Вас как зовут?

— Емельян Аристархович.

— Что так по-старорежимному? — будто это от воли Евлампьева зависело выбрать себе имя-отчество, осуждающе проговорил сосед. Евлампьев хотел было сказать что-то в свое оправдание, вроде того, что он лично привык и ничего в своем имени старорежимного не видит, но никакого ответа его спутнику не требовалось. — А меня Владимиром Матвеевичем, — не давая Евламиьеву заговорить, сказал он. — Будем, значит, знакомы. Недавно, что ли, у нас?

— Недавно.

— То-то я вижу — раньше не замечал. А сегодня смотрю — новое лицо рядом. Ты где стоишь? — без всякого перехода, ни с того ни с сего заговорив на «ты», спросил он. — То есть? — не понял Евлампьев — и понял: — А! А вот сейчас прямо по улице, три квартала — и как раз выйдем. На перекрестке, ограда там, и будка в ней…

— Знаю,— сказал его спутник. — Как же. Не самое лучшее место, но и не плохое. Нормальное. На пенсии давно?

— Да уж четыре года скоро.

— Шестьдесят четвертый, значит?

— Шестьдесят четвертый.

— Совсем ровесник. — Спутник проговорил это с какою-то непонятной Евлампьеву снисходительностью. — А чего ж только сейчас на киоск? Или где в другом районе был?

— Нет, нигде не был, только сейчас.

— А напрасно. Я вот как пенсию оформил, так и на киоск, — сказал Владимир Матвесевич с особым довольством в голосе, и Евлампьеву стало ясно, что значила эта его снисходительность. — Милое дело: сам себе хозяин, ни за что никакой ответственности, понимай только свой интерес — и все в порядке.

— Простите, в каком смысле — свой интерес? — спросил Евлампьев.

— Свой интерес — это свой интерес, — сказал Владимир Матвеевич. Мерзлый сухой воздух обжигал гортань, и он покашлял: — Ух, дерет!.. Из лимитированного Марго чего дает тебе? Она, доложу тебе, с большим понятием баба. Она знает, куда что давать. На площади у завода да на кольце трамвайном — тем шиш, те и так под потолок загребают, а вот в такие, как наш с тобой… у меня возле заводской поликлиники — знаешь? — вот там у меня, — в такие она лимит всегда дает. Чтобы у людей свой интерес был. «За рулем», скажем, она дает тебе?

— «За рулем»? — Евлампьев невольно улыбнулся.

«За рулем» попросил тогда, появившись вечером, Молочаев.

Он подошел перед самым закрытием, когда обратный людской полок, с завода теперь, со смены, уже схлынул, вечерняя почта была распродана и у окошечка никто не толокся. Распахнул створку во вею ширину окна, протолкнулсея толовой внутрь, поправил движением носа свои проволочно-белые квадратные очки, съехавшие от наклона головы с переносицы, и сказал, по-прежнему не здороваясь, так, будто отходил от киоска лишь на минуту и в разговоре их не было долгого, в день, перерыва:

— Так у меня вот какая к вам просьба, Емельян Аристархыч: «За рулем», журнал такой. Страшенный дефицит, бился-бился — не смог выписать. А как автомобилисту — мне позарез просто.

Лицо его было безмятежно-деловито и как-то даже благостно.

— «За рулем»? — помнилось Евлампьеву, переспросил он еще Молочаева. — Есть такой журнал?

— Есть, есть…— подтвердил Молочаев. — Это вы не автомобилист — не знаете, а автомобилисту —