Отец оторвался от кровати и выглянул из-за угла. Если он полагал, что ему удалось остаться незамеченным, то сильно ошибался. Рейнолд медленно повернул в его сторону голову и апатично почесался. Я, правда, не понял, то ли у него действительно что-то зудело, то ли он разыгрывал перед нами роль. Когда мы приблизились, он загородился руками, словно перед ним возникло видение, слишком яркое для человеческих глаз.

— Привет, — сказал отец.

— Привет, — ответил магнат.

— Анук нам сообщила, что у вас есть какие-то нереализованные идеи, которые могли бы нас заинтересовать, — заговорил Оскар.

— Надеюсь, мы не теряем здесь время даром, — подхватил Рейнолд.

— Ни в коем случае, — заторопился отец. — Клянусь жизнью сына!

— Отец! — возмутился я.

— Дайте мне немного времени собрать свои записи. Анук, можно тебя на секунду?

Отец с Анук удалились в спальню. Я было вознамерился устремиться за ними, но не захотел, чтобы Рейнолд и Оскар подумали, будто я боюсь остаться с ними наедине, хотя так оно и было. Мы смотрели друг на друга и изображали что-то вроде кивков, но вскоре кивание исчерпало себя, и я поднялся:

— Что это они там застряли?

Когда я вошел в спальню, Анук сидела на отцовской кровати, а он стоял на коленях перед грудой черных тетрадок и лихорадочно листал страницы. Тревожное зрелище. Я услышал шипение — страх вырывался из него словно пар. Анук испуганно посмотрела в мою сторону.

— Чего стоишь? — бросил отец, не поднимая головы.

— Ты готов?

— Он еще не подобрал идею, — сказала Анук.

— Они ждут.

— Знаю!

— Не забывай, ты поклялся моей жизнью.

— Тихо, — вмешалась Анук. — Давайте все успокоимся.

В дверь постучали.

— Выключи свет, — шепотом потребовал отец.

— Папа, они видели, как мы сюда входили.

— Какое мне, в конце концов, дело? Все это полная чушь! — Он подхватил кипу тетрадок и вышел в гостиную. Мы с Анук последовали за ним. Отец сел в кресло и, цокая языком, начал медленно листать страницы. — Так… так… вот эта идея… у меня есть еще парочка, которыми вы могли бы заинтересоваться.

Он дошел до последнего листа и рывком выдернул его из тетрадки. Похоже, нужная идея так и не отыскалась, потому что он принялся за другую тетрадку, точно такую, как первая. И, цокая языком и смахивая пот с глаз, снова пробежал по страничкам. Но и эта тетрадь не дала результатов. Из кармана была извлечена третья — маленькая черная.

— Вот это — то, что нужно… хотя нет. Подождите… еще одну секунду… всего одну секунду. Клянусь… пять секунд: пять, четыре, три, две, одна… еще одну секундочку!

Тонкий червячок улыбки заполз на лицо Рейнолда. Мне хотелось затоптать его слоновой ногой. Я и в лучшие-то времена терпеть не мог смотреть, как отец корчится в аду своих мыслительных построений, а уж насмешки чужаков делали это и вовсе непереносимым. Отец лихорадочно пытался преодолеть паралич нерешительности, когда Рейнолд щелкнул пальцами. Дважды. Вот как, должно быть, богачи решают дела, подумал я. И все получилось. Отец замер и прочитал то, что было написано на страничке, которую он открыл в этот момент.

— Идея для ресторана в стиле каннибализма: каждое блюдо имеет анатомическую форму органа человека.

Идея повисла в воздухе. Чистейший идиотизм. Никто не проронил ни слова, поскольку в этом не было необходимости. Отец снова нырнул взглядом в свою писанину, и поиски возобновились. Рейнолду даже не пришлось щелкать пальцами — не успел: отец заподозрил, что щелчок вот-вот последует, и прочел вслух следующее, что попалось ему на глаза:

— Нарковоспитание: дети должны провести неделю в логове наркомана. Ребенок будет наблюдать, как наркоман колется, блюет, ворует у собственной семьи, крадет в магазинах и в конце концов умирает от передозировки. Ребенок должен написать отчет из пятисот слов и прочитать его на похоронах наркомана, которые станут неотъемлемой составляющей школьной дневной экскурсии. Класс будет хоронить всех умирающих наркоманов, пока в подсознании детей не возникнет устойчивая ассоциативная связь: героин — это смерть.

Отец не раздумывал. Он плевался идеями, и среди них не попалось ни одной хорошей.

— Необходимо ввести воинскую повинность для муниципальных служб там, где бездомным разрешается проживать в домах банкиров и где эвакуированные с улиц умственно больные имеют возможность пользоваться сортирами работников рекламной индустрии.

— Дальше, — спокойно проговорил Рейнолд.

— Снабдить знаменитостей, как скот, электронными бирками, чтобы, когда они идут по улице…

— Дальше.

— Подсчитать объем автомобильного выхлопа, затраты воды, в том числе в поливальных установках, количество повторно не используемых продуктов и на основе этого определить, какой урон каждый индивидуум наносит окружающей среде, проставлять его против фамилии индивидуума в документах и обязывать компенсировать либо в эквивалентном количестве трудовых часов, либо в деньгах, чтобы восполнить урон.

Веки Рейнолда дрогнули, и только поэтому можно было понять, что в его голове идет мыслительный процесс.

— Как можно на этом зарабатывать деньги?

— Никак.

— Дальше.

— Превратить всех в стране мужчин, женщин и детей в миллионеров.

Рейнолд промолчал, за него сказали его глаза. Его презрение зажило отдельной жизнью, и в комнате объявилась новая сущность.

— Даже если бы вы могли это сделать, зачем вам это надо? — наконец проговорил он.

Это был честный вопрос. Отец уже собирался дать на него ответ, но магнат его перебил:

— Так, Мартин, мы вас выслушали. Теперь вы выслушайте нас. Это справедливо?

— Да.

— Мы хотим посвятить специальный телевизионный выпуск Терри Дину. Показать то, чего раньше никто не знал. Подлинные факты. Может, это будет мини-сериал. Два грандиозных вечера. И все абсолютно новое.

Услышав имя брата, отец застыл, словно вмерз в кубик льда.

— И кто вам мешает? — с трудом проговорил он.

— Нам нужны вы. У нас имеются полицейские отчеты и репортажи журналистов того времени, но все свидетели погибли во время пожара. Вы единственный участник событий, без вас мы ничего не можем поделать. Ведь мы очень многого не знаем.

— Вы за этим и приехали?

— Да.

Так вот каким способом Анук убедила этих двух господ явиться в наш дом и выслушать бредовые идеи моего родителя. Какой просчет! Мы долго сидели в грозном, зловещем молчании, и я боялся лишь одного: как бы отец не сорвался и не принялся душить все шеи, какие находились в комнате. Он закрыл глаза, затем открыл. Прошло еще несколько минут, и стало ясно: больше он не скажет ни слова.