она пошатнулась, Линь Фань бросился к ней. Не для того, чтобы напасть, как показалось стражнику и всем остальным. Я видел выражение его глаз, я уверен, что он хотел поддержать ее, не дать упасть на каменный пол.

Вот и все. Теперь вы понимаете, в каком положении я оказался еще до слушания Линь Фаня. Я арестовал его и должен был осудить очень быстро, не используя обвинения в убийстве сына. Потребовались бы месяцы, чтобы доказать, что под именем Лян скрывалась госпожа Линь. Поэтому пришлось расставить Линь Фаню ловушку и заставить его сознаться в покушении на нас.

Но его признание не разрешило всех моих затруднений. Центральные власти наверняка отписали бы большую часть конфискованной собственности Линь Фаня предполагаемой госпоже Лян. Я не мог позволить самозваной госпоже присвоить богатства, по праву принадлежащие государству. Я ждал, что она предпримет, ведь она должна была подозревать, что правда мне известна, особенно после того, как я начал выспрашивать подробности бегства из подожженного укрытия. Но она все не являлась, и я уже подумал, что должен действовать против нее в судебном порядке. И потом все разрешилось само собой. Госпожа Линь покончила с собой. Но она не сделала этого сразу, потому что хотела умереть в один день и час со своим мужем. Теперь же пусть ее судит Небо.

В комнате воцарилась глубокая тишина. Судья Ди содрогнулся. Закутавшись поплотнее в халат, он заметил:

— Зима идет: похолодало, чувствуете? Когда пойдете к себе, советник, скажите слугам, чтобы поставили сюда жаровню…

Помощники вышли, судья поднялся. Он подошел к столику с зеркалом и снял шапочку с отглаженными крыльями. В зеркале отразилось худое, изможденное лицо.

Судья машинально сложил шапочку и убрал ее в выдвижной ящик под зеркалом. Он надел домашний головной убор и, заложив руки за спину, принялся ходить взад-вперед по комнате. Он мучительно пытался собраться с мыслями. Но стоило ему отвлечься от ужасов только что рассказанной истории, как перед глазами вставали изувеченные тела двадцати монахов, в ушах звенел безумный хохот раздираемого на части Линь Фаня. В смятении судья спрашивал себя, как могут быть Святым Небесам угодны такие невыносимые страдания и потоки крови. Терзаемый сомнениями, он неподвижно стоял у стола, закрыв лицо руками.

Когда он опустил руки, взгляд его упал на письмо из Ведомства церемоний. Судья печально вздохнул: он вспомнил, что должен еще проверить, установлена ли на должное место табличка.

Он отодвинул ширму, разделявшую кабинет и зал заседаний. Пройдя через помост, судья спустился в зал и обернулся.

Он увидел скамью, покрытую алой материей, и свое пустое кресло. За ним стояла ширма, на которой был вышит большой единорог — символ проницательности. Когда же он взглянул выше, то увидел на стене, поверх балдахина над помостом, висящую горизонтально табличку с Высочайшими Словами. Слова эти глубоко тронули судью. Он опустился на каменные плиты и еще долго стоял на коленях один, в холодном пустом зале, повторяя простую искреннюю молитву.

А высоко над ним в лучах утреннего солнца, пробивавшихся через окна, сияли четыре позолоченных иероглифа, гравированная копия безупречного императорского почерка:

«ПРАВОСУДИЕ

ПРЕВЫШЕ

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ

ЖИЗНИ».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В большинстве китайских детективных романов судья одновременно занят решением трех или более совершенно разных дел. Эту любопытную особенность я сохранил и в данном романе, изложив три сюжета таким образом, чтобы они составили одну продолжающуюся историю. На мой взгляд, в этом отношении китайские детективные романы более реалистичны, чем наши. Население округа было довольно значительным, поэтому вполне логично, что судье приходилось одновременно заниматься раскрытием нескольких преступлений.

Я решил сохранить китайскую традицию, включив в конец книги (глава 23) нечто вроде обзора всех раскрытых дел глазами посторонних наблюдателей, и еще добавил описание казни преступников. В китайских криминальных историях непременным условием является то обстоятельство, что назначенное наказание должно свершиться над преступником, и описание его предлагается во всех подробностях. Одновременно китайским читателям хотелось в конце книги видеть, как достойный судья получает повышение по службе, а все прочие того заслуживающие лица получают соответствующее вознаграждение. Эту деталь я постарался воспроизвести в более-менее мягкой манере: судья Ди получает официальное поощрение в форме императорского указа, а девицы Ян получают денежное вознаграждение.

В своих описаниях я следовал минским авторам, которые воспроизводили жизнь и нравы в шестнадцатом веке, хотя действие их произведений часто разыгрывалось несколькими веками ранее. То же самое относится и к иллюстрациям, на которых воспроизведены обычаи и костюмы эпохи Мин, а не династии Тан.

Обычай посмертной женитьбы, о котором упоминается в тринадцатой главе, был достаточно распространен в Китае. Чаще всего это бывало в случае чжи-фу, или при браке неродившихся детей, когда два приятеля решали, что их дети должны вступить в брак. Часто, если кто-то из двоих детей умирал до достижения брачного возраста, то его посмертно женили на оставшемся в живых. В том случае, если в живых оставался жених, это было чистой проформой. Существовавшая система полигамии позволяла ему взять себе еще одну или несколько жен, но в семейном списке умершая в младенчестве невеста так и оставалась единственной Первой Супругой.

В данном романе буддийская братия представлена в весьма неприглядном свете. В этом отношении я тоже следовал китайским традиционным образцам. Авторы древних романов были по преимуществу представителями литературного сословия и, как образованные конфуцианцы, испытывали определенное предубеждение против буддизма. Во многих традиционных китайских криминальных историях главным негодяем оказывается буддийский монах.

Также я принял китайскую практику начинать криминальный роман с краткой предваряющей истории, где основные события только намечаются в завуалированной форме. При этом я сохранил и типичную для китайских романов традицию предварять главы двумя параллельными фразами.

В основу сюжета «Убийство на улице Полумесяца» положено одно из самых знаменитых дел, раскрытие которого приписывалось Бао-гуну (полное имя — Бао Чэн, 999—1062 гг.), знаменитому государственному деятелю, жившему при династии Сун. Много позднее, уже при династии Мин, преступления, якобы раскрытые им, были описаны неизвестным автором в сборнике историй «Лун-ту гун-ань» или еще в одном издании — «Бао Гунь-ань». В данном романе использован сюжет истории, в оригинале называвшейся «О-ми-то-фо цзян-хэ». В этом кратком рассказе приводится в самых общих чертах описание преступления, и раскрытие его судьей не совсем убедительно. Он заставляет преступника признаться, поручив своим помощникам выполнять роли духов потустороннего мира, что в китайских детективных романах было довольно популярным мотивом. Я предпочел более логическое раскрытие преступления, предоставив судье Ди больше возможностей для демонстрации его дедуктивных способностей.

В основе «Улицы буддийского храма» лежит история под названием