«Очень непривычно: не могу написать Вам “здравствуйте”. Глупо, но мне это мешает. И не только это. Например, я не боюсь произнести слово “рак”, слово не виновато, но смотреть, как они ворочаются в аквариуме, было невыносимо. Даже без ассоциаций с моей болячкой; сейчас объясню. Те, в аквариуме, были похожи на гигантских тараканов. Я помню, как несколько лет назад они завелись в доме, где живет Юлька. В ее квартире тараканов не было, но все равно появились экстерминаторы. Спокойные ребята в черной форме обработали дом какой-то вонючей гадостью против тараканов. От резкого запаха мы с Юлькой сбежали. Дверь соседней квартиры была раскрыта, по самому порогу полз таракан. Он был огромный – таракан-патриарх, не иначе, – и двигался медленно, мешковато, с явным усилием перетаскивая свое неуклюжее тело – куда, в поисках спасительной щели? На следующий день уже не было ни запаха, ни тараканов, даже дохлые исчезли.

Вот написал, а хотел ведь о другом – о соловье. Поселился в нашем дворе, где-то в листве моего любимого дерева. Я ни разу его не видел, но настоящего соловья тоже не видел никогда. Почему я уверен, что это соловей? Не знаю; но выводит такие рулады, заливается таким счастливым свистом, что я просто назначил его соловьем.

…это письмо никогда не подойдет к концу – вернее, кончится вместе со мной. Отправлять его не собираюсь, мы же с Вами встретимся, вот тогда и доскажу все, что не успел. А что к тому идет, я знаю, неслучайно вспомнил таракана. Меня в очередной раз травят химией, как их травили, поэтому бросилось в глаза сходство того патриарха с живым раком. Рак во мне пожирает меня. Химия травит мой рак, чтобы до конца убить его; но, убивая рак, этот яд убивает и меня. Мне говорят: это лекарство действует на злокачественные клетки, нельзя прерывать курс. Я не прерву; только как они не понимают, что злокачественные клетки – часть моих клеток, и значит, часть меня? Решение напрашивается само: кто кого обгонит. Или рак убьет меня, или химия; забавно было бы написать этот алгоритм.

…Уже ноябрь, и долог дождь, уныл, как коридор больницы.

Жаль, я не умею писать стихи. Сохраню, как всегда, это письмо в папке с черновиками и пойду спать. Завтра предстоит conference call, и надо быть с утра на ногах».

Что я сделал, сколько и как?

Что нужно успеть, прежде чем уверенная клешня протянется дальше?

На полке – стопка кассет и диски. Несколько фильмов, пусть бесхитростных, любительских (мерзкое слово), но в них я живу, вместе с бессмертной музыкой бога-Баха. Коробки, коробки с фотографиями; негативы в пластиковых ящиках – у кого дойдут руки рассортировать их?

Мне не успеть.

Я так и не выучил толком английский язык, а ведь он открыл мне Томаса Вулфа. Роман “The Web and the Rock” был заложен на главе “The Birthday”. А сколько дней рождения мне осталось, один?

Изумительный старик Важинский начал подводить итоги молодым, на войне, а закончил в свои девяносто с гаком. У него была единственная цель, один итог.

Перед нами стояла задача собрать информацию о пропавших. Узнав, что мы поляки, женщина расплакалась и рассказала о депортации военнопленных. Это было, по ее словам, в январе 41-го. Конвой грузил в эшелон большую толпу истощенных людей в польской форме. Выяснилось: их отправляли на угольные шахты Воркуты. «Мой муж должен быть там», – уверяла женщина. Фамилия значилась в нашем списке; оставалось найти поезд. У кого бы мы ни спрашивали, никто ничего не знал, а в лагерях, которые мы проверили, полностью обновился состав заключенных.

Прошло довольно много времени, как вдруг один офицер из нашей группы поиска напал на след эшелона. В ожидании, когда мне дадут возможность увидеться с Меркуловым, я разговорился с лейтенантом НКВД. Он не сразу вспомнил, а вспомнив, подтвердил сказанное той женщиной, но уверял, что поезд не достиг пункта назначения – сильный буран завалил рельсы снегом, и после нескольких попыток двинуться вперед он остановился. «Русская зима, – развел руками лейтенант. – И пленные, и конвой – все погибли». Когда я спросил о количестве пленных, он четко ответил, что в эшелоне находилось 1649 человек, в основном офицеры. Следует учесть, что наша беседа происходила в разгар весны. Возник вопрос: а как же поезд? Так и стоит без движения на рельсах, с мертвецами внутри?..