На титульном листе книги под названием шла строчка мелким шрифтом: «Обработка текста и комментарии Ю. Важинской», которую Ян прямиком перенес из журнальчика, где было напечатано несколько глав. Однако для него книга была Юлькиной, и, не успев познакомиться со Стэном, Ян был уверен, что старик с ним согласился бы. Несколько десятков лет работа существовала только в разрозненных записках, дневнике да в памяти Стэна; кто проделал бы работу по ссылкам, сверку дат, если бы не Юлька? «При чем тут… – отмахивалась она. – Материал уникальный». Он остановился, не выпуская книги из рук, пораженный беспощадной мыслью: что случится с историей войны, когда не останется в живых ни одного воевавшего человека? Можно будет писать о ней что угодно – никто не сможет оспорить. А воспоминания участников утратят актуальность на фоне альтернативной истории, какое бы содержание ни вкладывали в это понятие.

Днем одолевала усталость. Ян отходил от компьютера, закрывал дверь и ложился. Сон словно ждал, окутывал тяжкой дремотой – то непроницаемой, как декабрьская ночь, то вдруг уводящей во тьму кинозала, где на экране вместо кадров появлялись слова: «полтора доллара», «Мудрый Человек», «One way», «Дом, который построил Джек», «читайте пророков!». Никакой связи между ними не было. Кинотеатр исчезал. Ян шел по черному тротуару, чтобы встретиться с Мудрым Человеком. Кто он? Асфальт обрывался у дома – старого дома в Городе. Там бабушка, надо спешить. Подниматься было трудно, он останавливался на ступеньках и кашлял, потом снова шел. Дверь открыта, квартира пуста. Ничего не слышно. Вот их комната, где должна быть бабушка. Комната вроде та же, но намного меньше, голая, с двумя дверями и розовыми стенами. На полу – могила. Бабушкина. Мужской голос говорит: «Полтора доллара в день могли ее спасти». Говорящего не видно. Растерянный, Ян вспоминает, что могилу нужно полить, но воды нет. Тот же голос произносит: «Читайте пророков!» Он озирается: никого. Вода должна быть на кухне. Он поворачивается к одной двери, выходит и оказывается прямо на улице, совсем другой, но чем-то знакомой, и взгляд упирается в белую стрелку «One way».

Он просыпался совершенно разбитый и замерзший, несмотря на два пледа. Надо встать, скоро приедет Яков, а хотелось согреться, лежать и не двигаться.

…Через несколько дней он выдвинул ящик стола, где лежала чековая книжка, и наткнулся на часы – нелепые карманные часы, когда-то найденные на тротуаре. Сразу вспомнился голос из другого сна, давнего, он говорил о пророках. И странная фраза: «Тебе всего год остался». Кофе отдавал металлом, сигарета – бумагой, дым раздражал. Курить не хотелось. Он по привычке покупал сигареты, по привычке закуривал. Чужие часы давно остановились; он машинально завел их.

Один год?..

Непроизнесенные слова были услышаны – не тем ли уж, о котором было некогда подумать? – Ян потерял работу: сокращение. Недоумение сменилось радостью. Теперь можно было заняться разборкой фотографий, и гори все ясным огнем.

– А жить на что будешь? – угрюмо спросил Яков.

– На пособие. А там видно будет.

Он усмехнулся. С голоду не помру – не успею.

Наверное, так себя чувствуют пенсионеры, думал он. Утро, день и вечер твои. По вечерам Ян старался сбегать, если хватало сил. Когда Яков возвращался с работы, становилось напряженно. Больше всего раздражала дядькина привычка выключать свет. Он снимал куртку в прихожей и тут же щелкал выключателем, ощупью двигаясь наверх. Ян включал свет на лестнице под протестующий крик: «Не надо, не надо, я так!..» И свет опять гаснул. Никакие доводы не помогали. Дядька выслушивал, упрямо прикусив сигарету, потом бурчал: «Экономить надо», – и продолжал делать по-своему. Живет, как крот, с досадой думал Ян, уходя. Когда спускался с крыльца, фонарик над дверью гаснул: Яков экономил. И был глубокий эконом, чтоб тебя…

…Неожиданно позвонил Алекс: «Буду в ваших краях. Примешь или гостиницу заказать?»

Он приехал один, без жены. Дела, какие были, сделал и с удовольствием остался на выходные. «Работу найти не хитрость, с твоим-то опытом, – уютно гудел Алекс, – а вот отдохнуть не мешает». Ян не знал, что накануне друг звонил Юле.

«Как он?..»

«По-всякому. Сносно – хуже – лучше – паршиво – терпимо. Так и живем».

«Альтернативы пробовали?»

«Ты шутишь. Он не согласится».

«Не суетись. Я знаю хорошего китайца. Травы, иглоукалывание».

«Где?..»

«Здесь, из Нью-Йорка переехал. Я позвоню ему».

– Кто такой? – сварливо спросил Яков, не слишком заботясь, слышит ли Алекс.

Ответ «мой друг» озадачил его. Закурил, помолчал, однако не удержался от нового вопроса:

– Надолго?..

– Мы тебе мешаем, Яша?

Дядька не ответил. Еще бы: приехал незнамо кто, «мой друг», извольте радоваться. Чему, спрашивается? Басит, улыбается, рассматривает диски, будто понимает музыку. За каким чертом?.. Возвращаясь с работы, Яков мечтал, чтобы машина как-его-там-друга исчезла c проезда. Тогда можно будет вернуться к привычной рутине, племянник не будет уезжать по вечерам или названивать этой: приезжай, мол, ждем. Кто ждет, а кто и нет. И менять ничего не надо, потому что… не надо. За десять лет Яков привык обладать домом безраздельно, забыв, как долго сопротивлялся покупке, сколько пришлось его уговаривать. А что сестра закатила скандал и съехала, так она просто дура, что с нее взять. Одиночество тоже почти забылось и не пугало теперь, ибо кончилось, а сам он сделался неотъемлемой частью дома, прирос к нему, как гриб к стволу дерева. Воспитанный на классической инструментальной музыке, песню «King of My Castle» мог и не знать, однако тезис «мой дом – моя крепость» принял безоговорочно, потому так и возмущался при виде чужой машины рядом с его домом.