– Я могу стать больше, чем…

Она видела его слишком близко, слишком поддавшись мечтам, и не замечала, что ему только теперь стало ясно, к чему она вела. Последние ее слова подействовали на него как удар тока. Лицо его вдруг изменилось, и он выронил ее руку, точно обжегшись.

– Нет, Флер! – воскликнул он, вскочив с бревна. – Это не может начаться вновь! Не должно!

Флер в полном ошеломлении растерянно обвела взглядом поляну.

– Не должно? – повторила она недоверчиво, словно про себя, а потом встала перед ним, и ее голос окреп, когда она увидела его лицо совсем близко. – Не должно? Но кто теперь может сказать нам это, Джон? Теперь это касается только нас двоих. Не осталось никого, кто мог бы встать между нами, если мы сделаем свой выбор. Ведь никого?

Ей почудилось, что в глазах у него мелькнуло что-то, не касавшееся того, что он затем сказал с грустью:

– Нет. Пожалуй, никого. Только прошлое.

– Прошлое? – Немыслимо: они кружили, кружили… такими же бессмысленными кругами, какими двигались теперь по рощице. – Ты говоришь о том, что когда-то произошло между нашими родителями?

– Да. Оно осталось, когда умер мой отец, и остается теперь, когда моя мать… – Джон поднес руку к лицу, резко провел ладонью по лбу и по глазам.

– Но ведь это стояло между ними, не между нами! – не отступала она. – А их больше нет…

Джон вцепился себе в волосы и умоляюще посмотрел на нее.

– О Флер, я знаю! Но это вынудило меня отказаться от тебя… Вынудило меня перестать…

– Любить меня? Не верю. Неужели ты можешь, глядя мне в глаза, сказать, что был способен?..

Она упрямо смотрела ему в глаза, и наконец он чуть качнул головой.

– Я знала, знала, что ты не отречешься! Не здесь, не в этой роще. А к тому же… – она внезапно прищурила ресницы, по-балетному откинула голову и упрямо выставила подбородок, – …ты сам мне сказал, что никогда меня не разлюбишь.

Она пошла с самого сильного своего козыря. Верно ли она оценила эту карту? Остальные либо закрепят выигрыш, либо уже ничему не помогут.

– Я? – Он запнулся. – Но это было столько лет назад…

– Нет! – перебила она и по его выражению, по смятению на его лице убедилась в том, о чем давно подозревала. – Значит, тебе ничего не рассказали о… о ночи, когда ты был контужен?

Джон прислонился к лиственнице, словно ожидая новой атаки на свою совесть.

Флер снова опустилась на бревно и как могла спокойнее, почти не запинаясь (до заключительных фраз), описала ему, как он попал в свой старый дом. Окончив, она поняла, что выиграла очень много. Джон был явно глубоко тронут. Стоя перед ней, он порывался что-то сказать и не мог произнести ни слова. Флер молчала. Нет, помогать ему теперь она не станет. Наконец он с трудом выговорил:

– Как я хотел бы хоть чем-нибудь отплатить тебе.

– Правда? Но ты можешь!

– Но, Флер, я в долгу у тебя за свою жизнь.

– Нет-нет! Не за свою, а за мою, Джон!

Ну вот! Это сказано. Шесть коротеньких слов, которые навсегда останутся между ними. Но чем? Мостом или стеной?

Джон понурился.

– Да, – сказал он угрюмо. – Наверное, так оно было и есть.

Услышав это, она кинулась к нему на шею и прижала щеку к его щеке.

– О Джон! Джон! Теперь все будет хорошо! Обязательно! Обещаю тебе…

Джон разжал ее руки и отвел от своей шеи.

– Нет, Флер.

Они стояли друг против друга, схватившись за руки, точно борясь, точно партнеры в каком-то безумном танце: она отчаянно старалась, чтобы он не вырвался, а он столь же отчаянно удерживал ее в шаге от себя.

– Но почему? – вскрикнула она. – Почему? Не из-за этой же старой истории? Ты не можешь…

– Да, да! – лихорадочно твердил он. – Как ты не понимаешь? Это всегда было и будет с нами. Ничего не изменилось. Моя мать, твой отец…

– Но, Джон, с тех пор прошло пятьдесят лет. Даже больше. Даже будь он убийцей, она не могла бы ненавидеть его сильнее.

Тут Флер ощутила в Джоне какую-то слабость, словно она нанесла ему сокрушительный удар, и он пошатнулся. Теперь они держались за руки уже не так судорожно – карикатура на влюбленную парочку.

– Но что он сделал такого ужасного?

– Возможно, было бы лучше, если бы он ее просто убил, – страдальчески ответил Джон. – Флер, неужели ты правда не знаешь? Нет, скажи, что тебе это известно!

Она покачала головой, скользнула руками к его плечам и стиснула их, чтобы он не мог уклониться от ее взгляда. Но он словно бы и не пытался, а, наоборот, внимательно всматривался в ее лицо, пока говорил, и она почувствовала у себя под мышками его ладони, словно он на всякий случай нежно ее поддерживал.

– Флер, он изнасиловал ее… когда она безумно любила другого, того, кто построил этот дом. И когда она собралась уйти от него, твой отец изнасиловал ее… будто она была его рабыней!..

Флер зажмурилась и отвернула голову от лица Джона, еще не веря, цепляясь за его рукав, как ребенок в непреходящем кошмаре.

– Нет…

Но когда она опять посмотрела на Джона, выражение его лица осталось прежним, только стало еще печальнее, и тогда она поверила. Клоп в розе! Уродливость факта, угнездившаяся в красоте правды. Древнее торжество похоти – бездумное, абсолютно непростительное насилие, посеявшее ядовитые семена задолго до того, как родились они. Гнусная подробность, остававшаяся неизвестной ей. Гнусная и такая… такая несправедливая!

И все-таки Флер продолжала стоять перед ним, продолжала держаться за его плечи, будто верила, что ей каким-то образом удастся перечеркнуть эту убежденность в его душе. И вновь сквозь материю пиджака она ощутила, как его мышцы расслабились под ее пальцами. Он опустил руки, и она разжала пальцы. В последнем исступленном усилии она удержала его взгляд, напрягая всю свою волю в безмолвном ожидании, что он скажет что-то… что угодно. Наконец он заговорил, и в его глазах она увидела бесконечную нежность, полную страдания столь мучительного, что он просто не мог навлечь подобную боль на кого-то еще – не на нее, и только не Джон! И одно обманчивое мгновение ей казалось, что какая-то надежда все-таки есть.

– Милая Флер, – начал он и растерянно умолк.

Она увидела улыбку на его лице, такую ласковую, такую нежную, что перестала дышать, будто пробуя остановить свое сердце. И поглядела на него сквозь слезы… и увидела слезы в его глазах. Когда он заговорил, в его голосе была страшная безысходность.

– Все кончено. Да. Поверь мне. Кончено.

* * *

Флер подбежала к пустым машинам, открыла дверцу и только тогда заметила, что это не ее машина, а Джона. Смутно осознав свою ошибку, она с глухим рыданием попробовала захлопнуть дверцу, но у нее не хватило сил, и, спотыкаясь, она кое-как добрела до своей машины, забралась внутрь и в оцепенении оперлась о рулевое колесо, чувствуя только свинцовую тяжесть осознания реальности. Кончено. Она потерпела полное поражение в миг предвкушения верной победы. И понимала, что больше ничего сделать нельзя. Надежда, так долго ее питавшая, умерла у нее в сердце. После самой важной сцены в ее жизни, занавес опустился навсегда. Она машинально включила мотор, но продолжала сидеть, не ощущая боли – слишком огромной. Мимо проехал на велосипеде какой-то мужчина и приподнял шляпу. Флер его не увидела. Она смотрела только внутрь себя сквозь призму долгих лет: значит, Джон всегда был не для нее. Невыносимо горько, но правда. В первый момент их встречи – в маленькой галерее Джун – этот рок уже тяготел над ними, пути их звезд уже разошлись.