Я по телефону предупреждала Василину, что задерживаюсь или остаюсь на ночь. И вообще вела себя как примерная наказанная девочка.

В первый раз она осторожно сказала:

– Поклянись мне, что ты точно в больнице, а не смываешься так из-под надзора.

– Конечно, смываюсь, Вась, – я честно попыталась снизить едкость тона. – Лучше уж отмывать кровь в операционной, чем сидеть под домашним арестом. А если ты мне не веришь – спроси у крокодила Тандаджи. Уверена, у него на каждый мой шаг есть отчет.

Родных я почти не видела. В те дни, когда успевала спать дома, даже ужинать не могла – в полусне принимала душ и валилась на кровать. Бедный Бобби, кажется, забыл, как выглядит хозяйка – или его пугал запах лекарств и мой всклокоченный вид, – но встречал пес меня храбрым лаем из-под кресла.

Он, увы, рос немного трусливым.

На трубке копились пропущенные вызовы от Марта. Я улучила момент между операциями, налила себе кофе и отзвонилась ему. А то с него станется еще проверить, где я, а Эльсен за Зеркало в операционной пришибет и меня, и друга, каким бы крутым магом он ни был.

– Я в немилости у тебя, высочество? – осведомился он смешливо, и от этого тепла моментом ушли и раздражение, и усталость.

– Я в аврале, – я глотнула кофе и прислонилась виском к холодной плитке сестринской, – очень много работы, Март. Так что готовься в конце января меня жалеть и гладить. Пока мне не продохнуть.

– Это я всегда готов, – откликнулся он. – Совсем плохо?

– Да нет, – я с удивлением прислушалась к себе и поняла, что не кривлю душой. – Мне это нравится, Мартин. Но тяжело, да. Сплю очень мало. Ничего, после праздника пойдет на спад.

– Погоди-ка, – он чем-то шебуршал, звенел. – Не двигайся с места.

Я посмотрела на часы – еще пять минут, и нужно идти. Но уже открывалось Зеркало.

– Смешные тут щиты, – сообщил Мартин и протянул мне несколько пузырьков из темного стекла. – На, всё, что у меня было. Это тоник. Делает даже из уставшей клячи призовую кобылу. Бери, я у Макса еще выклянчу. А вообще у вашего Зигфрида должны они быть. Просто он в благородной рассеянности, видимо, не заметил, что принцесса на нежить похожа.

– Я ржать от него не начну? – я с сомнением потрясла один из пузырьков. Внутри колыхалась плотная жидкость. Открутила, понюхала – пахло свежескошенной травой.

– Нет, – с почти искренним сожалением ответил Мартин и ухмыльнулся, – у Макса напрочь отсутствует чувство юмора, поэтому тоник только тонизирует. Выпей, Марина.

– Слушаюсь, – я выдохнула и заглотила содержимое пузырька. Сладковатое, приятное. В глазах тут же посветлело, и голова перестала ныть. И слабость в мышцах прошла – наоборот, тело наполнилось такой пузырящейся, радостной бодростью, что я могла бы прямо сейчас отправиться в клуб и протанцевать до утра.

Но вместо танцпола светила операционная.

– Ты мой герой, – простонала я и закрыла глаза. – Спаситель! Принеси мне еще, идеальный мужчина, пока я не имею времени подвергнуть Зигфрида пыткам. Поделюсь с врачами.

Мартин потянул меня со стула, взъерошил волосы.

– Ночью ограблю Макса и завтра принесу. Заметь, ради тебя рискую быть испепеленным злым колдуном.

Я хихикнула, крепко-крепко обняла его, вжалась в свитер носом.

– Мне нужно идти. Я так рада тебя видеть, Март. Так рада!

– И я рад, – заключил он со смешком. – Норму обниманий и помощи близким на сегодня выполнил, теперь можно снова идти ненавидеть придворных.

Все-таки мы с ним очень похожи.

Мартин ушел в Зеркало, а я отправилась искать Эльсена. Впереди была трудная миссия – уговорить старого ворчуна выпить тоник.

И о пропущенном вечере органной музыки я вспомнила только через несколько дней. Все равно не смогла бы пойти. Честно говоря, я и о Люке-то не вспоминала. Да и вообще ни о ком.

Он сам напомнил мне о себе.

В один из суматошных дней до встречи с Мартином поступил пациент – отрада на фоне бесконечных аварийных и переломанных. Всего-то плановая язва желудка. Направили его к нам почему-то из другой больницы, и главврач лично просил Эльсена взять его на операцию – мол, родственник какого-то уважаемого человека. Эльсен плевался и витиевато ругался – ни одного мата, все высоколитературно, но так обидно, что мы заслушивались, главврач чуть не плакал, но в результате настоял на своем, пообещав внеплановый отпуск и расширение штата.

И операция прошла спокойно и быстро, и пациент был тих и вежлив, и родственники к нему приходили опрятные, спокойные, как с картинки. Я периодически видела их на обходах. Пациента выписали через три дня – виталистические процедуры сделали свое дело. А наутро после его выписки Эльсен, что-то пыхтя себе под нос, буркнул:

– Рудлог, зайдите ко мне в кабинет.

Я обожала его за это «Рудлог».

В кабинете стояли корзина цветов, какие-то пакеты, коробки.

– Вот, – проворчал старый хирург, – надарили. За вшивую язву, а благодарности, как будто я ему прямую кишку на денежный автомат заменил. А это вам, – он сунул мне в руки объемистую коробку конфет с прозрачными стенками, – очень просил передать.

Эльсен снова грозно засопел – и я схватила коробку и предпочла ретироваться.

Нужно было отдать конфеты на проверку Тандаджи. Но я не удержалась: открыла, потянулась за конфетой с орешком – и нащупала в глубине коробки что-то плоское и твердое.

Вытащила на поверхность и тут же закрыла коробку – от камер. И пошла с ней в кладовку.

Это оказался телефон. Вбит туда был один номер. И в памяти – одно сообщение.

«Нам же не нужны лишние уши? Первый кусочек свободы для тебя».

Я не удержалась – прыснула. Сунула телефон в карман и пошла дальше работать.

Конфеты, кстати, оказались божественными.

9 января, понедельник, Бермонт

Очень мокрая молодая медведица стояла в пруду, опустив морду в воду; наружу торчали круглые уши и часть лба. Она старалась не двигаться и только изредка вздрагивала от нетерпения. Ну где же, где же они? Подняла голову, помотала ею и снова сунула нос в пруд. Насторожилась, замерла – и прыгнула вперед на манер лягушки, загребая передними лапами и шлепая ими по воде, скакнула раз, другой, клацая челюстями, развернулась, загоняя косяк. У берега забились несколько серебристых тел – а медведица, уже почти красуясь, подцепила зубами здоровенную форель, сжала когтями, порыкивая, и вгрызлась в брюшко, выедая сытную икру. Ревела, урчала от удовольствия так, что у охранников, стоящих у внутреннего входа в замок, потекли слюни. Они бы тоже хотели выбраться куда-нибудь в лес, в предгорья и там поискать лакомство в быстрых незамерзающих реках.

Ее величество Полина-Иоанна изволила ловить рыбу. А его величество Демьян в человеческом обличье сидел на берегу, скрестив ноги, молчал и наблюдал. Сидел он в окружении полутора десятков берманских малышей, которые восторженно повизгивали и азартно болели за рыбачащую королеву. Им только предстояло познать упоение охоты и осознанное нахождение во втором облике.