Дракон, дракон, откуда ты здесь?

Нории поднял голову, чуть склонил ее; Ани заморгала, перед глазами все расплылось – и снова перестала его видеть, и снова возникла мысль, что она сходит с ума.

Но мелодия – льющаяся хрусталем и болью, любовью и смирением, – была реальна. Как реален был тот, кто играл ее.

Уйди, Ани, уйди. Не слушай.

Но она слушала песнь-признание, песнь-прощание и смотрела сквозь дождь на того, кто поступился гордостью, чтобы еще раз увидеть ее. Чтобы найти возможность сказать то, что важно, не нарушив при этом дистанцию, созданную ее словами, чтобы позвать ее снова – или попрощаться? И он тоже смотрел на нее, и пальцы его ласкали струны – и не было ничего в мире прекраснее той песни, что звучала сейчас над темной водой.

Двое сидели напротив – далеко, по разные стороны Туры, а вокруг них стелилась, медленно осыпалась золотым лиственным дождем теплая и дымчатая солнечная осень.

Ангелина все же нашла в себе силы уйти – как раз тогда, когда поняла, что еще минута – и она пойдет вперед. Струны зазвенели, когда она встала, струны заплакали, когда она отвернулась и шагнула в двери. Легла на кровать, уставившись в потолок, замирая от пронзительного и затихающего шепота песни.

«Умоляю тебя, приди».

Кто это говорит – он или она?

«Не могу без тебя».

Струны вибрировали – а на низкой постели под резным куполом павильона навзрыд, до судорог в горле и боли в сердце рыдала железная роза Рудлогов, принцесса Ангелина, рожденная править.

«Не могу…»

Долг крепкими гвоздями удерживал ее на ложе, рвал ногтями ладони, ранил зубами губы. Музыка терзала хуже самой страшной пытки, и Ани почти возненавидела того, кто никак не хотел остановиться, – и перевернулась на живот, впилась зубами в подушку и застонала от злости, от боли, от соленых слез, от того, что опять нужно делать выбор – и прямо сейчас, потому что больше он шанса не даст.

Она подумает об этом после Колодца. Если вернется оттуда. Подумает. Обязательно.

«Прощай, принцесса».

Музыка стихла, оставив после себя страшную оглушающую тишину. Потускнел последний оранжевый солнечный луч на стене спальни – и исчез. А Ани, вытерев слезы, медленно встала через десять минут тишины, еще медленнее побрела к распахнутым дверям – чтобы увидеть, как над павильоном «Воспоминание» поднимается вверх, улетая прочь, огромный белый дракон с красным гребнем на спине.

Она, не в состоянии успокоиться и чувствуя, как растет, расширяется внутри пламя, долго смотрела Владыке вслед, прислонившись к створке распахнутых дверей и сжимая кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Смотрела, тяжело, прерывисто вздыхая, ощущая себя очень старой и уставшей, словно за спиной ее лежало не тридцать лет, а сотни тысячелетий, или будто она опять почти прошла пустыню и остался последний рывок к цели. Но теперь не было того, кто остановит ее.

Ангелина попыталась вдохнуть – но получалось только хватать ртом воздух, царапая ногтями по двери.

Ей дали свободу.

Думала ли она, что свобода может быть столь невыносимой?

Небо уходило в ночь, опрокидываясь чернильной звездной чашей в озеро, шелестели пышные деревья, теряя цвет и превращаясь в резную кружевную кромку между водой и воздухом, а на груди старшей Рудлог накалялся, нагревая тонкую кожу, подарок Нории – драгоценная ситория, раскрываясь отчетливо видимым призрачным цветком. Ани из последних сил сжала ее в ладони.

Опять, опять разбередил, разбил ее, растревожил. Опять показал, как она слаба и как шаток ее мир.

Потянуло холодом – по озеру, стремительно приближаясь, потекли к красной принцессе кружева льда, и воздух вдруг схватился мириадами хрусталиков инея, засверкавших в свете из распахнутых дверей.

Она справится. Справится.

Ани открыла рот, пытаясь вдохнуть еще раз, – и не смогла.

«Не лги мне!» – орала ей в лицо Василина.

«Не лги себе!» – выл морозный ветер, секущий ее кожу, заставляющий согнуться, признать еще одну истину.

И принцесса закричала, не в силах справиться с тем безумием, что творилось внутри, – и лед на замерзшем озере пошел волной, трескаясь в водяную пыль и нагреваясь до пара, а лес вокруг затрещал и полыхнул огнем, мгновенно осветившим небо красным заревом. Дочь Красного сжимала ситорию и стонала сквозь зубы, пытаясь обуздать свою силу, – а над озером с гулом крутились водяные и огненные смерчи, сплетаясь и танцуя, поднимая столбы пара. В этом пару вдруг вспыхнула фигура большого золотистого тигра – голова выше леса, лапы размером с дом, – и он согнулся, заурчал тихо, пронизывающе, и тут же улегся огонь, встала на место вода, и только с щелканьем продолжали рассыпаться красные угольки, оставшиеся от прибрежных деревьев.

Большой зверь в несколько прыжков, уменьшаясь, достиг берега, опрокинул принцессу на пол, склонил морду к ее лицу и снова зарычал. Вибрация распустила напряжение внутри нее мягкой куделью, желтые глаза-точечки принесли покой и безмятежность, позволили вдохнуть полной грудью и прийти в себя.

Стало безумно стыдно.

– Простите, ваше императорское величество, – покаялась Ангелина тихо, – я испортила вам парк.

«Чтобы появилось новое, нужно сжечь старое, – раздался рык в ее голове. Тигр медленно таял золотистой дымкой. – Не печалься об этом. Я видел вещи страшнее и сильнее».

Он исчез.

Ани встала, захлопнула двери – ситория на груди остывала, тело было легким. И принцесса, бормоча, как заведенная, произнося часть слов мысленно, часть вслух, налила себе чаю, села в плетеное кресло. Смысл закрывать глаза на реальность? Зачем? Чтобы потом, сорвавшись в будущем, сжечь половину Иоаннесбурга?

– Я же опасна… надо спать. Спать…

– …Ты просто нашла себе лазейку… просто нашла причину, почему можно вернуться…

– Я подумаю обо всем после Колодца. Потом… Сниму проклятие. Узнаю, как вернуть Полли. Если получится… я смогу уступить, смогу не винить его…

– Научусь уступать… да…

Чай ароматный, сладкий и вкусный, пахнет земляникой и сливками. Чайничек парит на маленькой горелке и пыхтит. Очень красивая женщина качается туда-сюда в кресле, смотрит на свое отражение в стекле и бубнит ему, как старушка. Никто не слышит ее и не видит, и ей почти не стыдно раскрываться перед собой. У любого существа, долго страдающего от боли, в конце концов срабатывает инстинкт самосохранения – залечить рану, найти лекарство.

– А как же данное мной слово? Как?.. А… придумаю… придумаю что-нибудь… заставлю Васю приказать выйти за него… слово монарха сильнее…

– Как ты жалка, Ани… придумываешь обходные пути, чтобы обмануть саму себя… но ты-то будешь знать…

– Подумаю, потом подумаю об этом, да…

Делает глоток, другой.