дважды, первый раз – фактически, второй – как новость. Но Грант хотел больше узнать о Б-Семь и, не отдавая себе в том отчета, надеялся, что коллеги, может быть, поболтают об этом деле.

«Мне следовало лучше знать Брюса», – подумал Грант, разрывая его письмо на клочки и бросая их в корзину для бумаг. Однако, благодарение Богу, оставался сержант Уильямс, верный Уильямс. Уильямс удивится, отчего это человек его, Гранта, ранга и опыта интересуется безымянным покойником, которого он случайно видел в течение одной-двух минут, но, скорее всего, отнесет это на счет скуки. В любом случае Уильямс выложит все. И Грант написал Уильямсу. Не выяснит ли Уильямс, каков был результат расследования о молодом человеке, Шарле Мартине, который умер в поезде, шедшем в Шотландию в ночь на четверг на прошлой неделе, а может быть, что-нибудь еще об этом молодом человеке, что могло появиться в процессе расследования? И сердечные приветы миссис Уильямс, и Анджеле, и Леонарду.

И на целых два дня он успокоился, погрузившись в состояние какого-то радостного ожидания ответа Уильямса. Заводь за заводью исследовал он Терли, в которой не было рыбы; проконопатил лодку на Лохан-Ду; бродил по холмам в компании с Грэхемом, пастухом, а Тонг и Занг следовали за ними по пятам; он выслушивал планы Томми устроить собственную девятилуночную площадку для гольфа между домом и склоном холма. На третий день ко времени прихода почты он уже был дома, горя страстным нетерпением, какого не испытывал с тех пор, как ему было девятнадцать лет и он рассылал по журналам свои стихи.

И так же тупо не хотел поверить, что в почте для него ничего нет, как это бывало в годы его неоперившейся юности.

Он твердил себе, что его поведение неразумно (непростительный грех, по его, Гранта, мнению). Расследование не имело никакого отношения к их отделу; он даже не знал, какому департаменту могли поручить эту работу. Уильямсу придется это выяснить. У Уильямса своей работы полно – на все двадцать четыре часа в сутки. Неразумно ожидать, что он все бросит и кинется удовлетворять пустое любопытство пребывающего на отдыхе коллеги, отвечая на его вопросы.

Он ждал два дня, и письмо пришло.

Уильямс надеялся, что Грант не тоскует по работе. Ведь ему предписано как следует отдыхать, и все в департаменте надеются, что он так и делает (не все! – подумал Грант, вспомнив Брюса) и потому чувствует себя лучше. Им его очень не хватает. Что же касается Шарля Мартина, никакой таинственности тут нет. То есть нет в его смерти, если именно это имел в виду Грант. Мартин ударился затылком о край фарфорового умывальника и, хотя смог немного проползти на четвереньках и даже добраться до постели, очень скоро умер от кровоизлияния, бывшего результатом падения. А тот факт, что он упал навзничь, был следствием изрядного количества проглоченного им чистого виски. Не так много, чтобы быть совсем пьяным, но вполне достаточно, чтобы не очень твердо держаться на ногах; и когда вагон на повороте качнуло, это довершило дело. Ничего таинственного в личности этого человека тоже нет; при нем был обычный набор французских документов, а его родные и сейчас живут в окрестностях Марселя; это и его домашний адрес. Родные не видели его уже несколько лет (он уехал из дома после неприятностей с полицией – в припадке ревности он ударил свою девушку ножом), однако они послали деньги на его похороны, так что его не будут хоронить в могиле для нищих.

Все это скорее разожгло, чем утолило аппетит Гранта. Он подождал, пока, по его расчетам, Уильямс благополучно устроится в кресле со своей трубкой и своей газетой, миссис Уильямс – со своей починкой, а Анджела и Леонард станут делать домашние уроки, и заказал разговор по телефону. Конечно, могло случиться, что Уильямса нет дома, что он занят преследованием преступника по самым запутанным улочкам города, однако существовала вероятность и того, что он дома.

Он был дома.

Выслушав сердечную благодарность за свое письмо, Грант сказал:

– Вы говорите, родные послали деньги на похороны. А кто-нибудь приезжал опознать его?

– Нет, они опознали его по фотографии.

– По фотографии его живого?

– Нет, по фотографии тела.

– А в Лондоне никто не пришел опознать его?

– Похоже, ни одна душа.

– Странно.

– Не так и странно, если он был парнем, который ловчил. Такие обычно не хотят иметь неприятностей с полицией.

– Что, есть предположение, что он ловчил?

– Нет, думаю, что нет.

– А кто он был по профессии?

– Механик.

– У него был паспорт?

– Нет, просто бумаги. И письма.

– О, у него были письма?

– Да, два или три письма, которые люди обычно носят с собой. Одно – от девушки, где она пишет, что будет его ждать. Ей придется ждать долго.

– Письма написаны по-французски?

– Да.

– А какие деньги были у него?

– Подождите минутку, я возьму свой блокнот. Ум-м-м… Двадцать два, десять – в разных банкнотах; восемнадцать и два с половиной пенса – в серебре и меди.

– Все английские?

– Да.

– По отсутствию паспорта и английским деньгам похоже, что он был в Англии достаточно давно. Удивляюсь, почему никто не заявил о его исчезновении.

– Может, еще никто не знает, что он умер. Большой огласки все это не получило.

– У него был какой-нибудь адрес в Британии?

– При нем такого адреса не было. Письма были без конвертов, просто в бумажнике. Может быть, друзья еще явятся.

– Кто-нибудь знает, куда он поехал? Или почему?

– Похоже, нет.

– Что было у него с собой?

– Саквояж с самым необходимым. Рубашка, носки, пижама, домашние шлепанцы. Марки прачечной нет.

– Что? Все вещи новые?

– Да нет, нет. – Уильямса, казалось, забавляла подозрительность, высказываемая Грантом. – Все ношеное.

– На шлепанцах есть марка обувной фирмы?

– Нет, это тапки ручной работы из толстой кожи, какие можно найти на базарах в Северной Африке или средиземноморских портов.

– Что еще?

– В саквояже? Новый Завет на французском и роман в желтой бумажной обложке. Оба изрядно потрепанные.

– Ваши три минуты истекли, – сказала телефонистка.

Грант попросил еще три минуты, однако ничего больше о Б-Семь не узнал. Помимо того факта, что полиция ни во Франции, ни в Англии им не интересовалась (удар ножом, похоже, был чисто семейным инцидентом), о Б-Семь не было известно ничего. Ответ на все вопросы был один – отрицательный.

– Кстати, – сказал Уильямс, – когда я писал вам, я совсем забыл ответить на ваш постскриптум.

– Какой постскриптум? – спросил Грант, но тут же вспомнил, что это была пришедшая ему напоследок мысль: «Если вам нечем будет заняться, может быть, вы спросите в специальном отделе, интересует ли их в каком-либо отношении человек по имени