песню нараспев, с остановками: не то вспоминает слова нашей песни, не то снова подбирает, будто тут же их заново придумывает:

Ой вы, руки золотые, руки вольные,

Вы, ладони деловитые, проворные,

Вы, труды неутомимые, упорные,

Ой вы, руки золотые, чудотворные,

Вашей силой да уменьем белый свет стоит!..

Не руками ли посажены густы леса?

Не руками ли расчищены сыры бора?

Не руками ли распаханы чисты поля?

Не руками ли деревни понаставлены,

Города и пригороды понастроены?

Рукам вольным все на свете повинуется,

Что задумают, то будет — не минуется.

Камень в горсть возьму — песком он рассыпается,

А песок из горсти домом подымается,

Под рукою нашей горы открываются.

Наша сила да богатство умножаются!

Слушают Матвея рыбаки, и глаза у них прищурены. Рядом со мной молодой парень Вася, из Мишиного звена, губами шевелит да слова твердит, будто запомнить хочет. У Анны Егоровны губы поджаты, глаза поверх земли смотрят, — не видит она ни меня, ни Матвея.

II. НОВИНКА СТАРИНКУ ГОНИТ

1

Раньше времени ошалели тонкоголосые комары: запоют свою песню — бегом от них не убежишь. Рыбаки спасались от комаров кострами. Приедут домой пахнет от них морским соленым ветром да горьковатым дымом береговых костров.

Как-то утром расчирикались воробьи непоседы. Собралось их под берегом не меньше, чем комаров. Скачут по песку, на лугу в чехарду играют, по кустам перепархивают. Покосился Матвей на воробьиную суетню и говорит рыбакам:

— Быть грозе. Ехать нынче не придется…

Через какой-нибудь час разгулялся в море ветер-морянин. Приволок он тучу от моря и солнце как заслонкой задвинул. От облаков до земли, будто струны, протянулись дождевые струи. И на тех водяных гуслях знай наигрывает ветер-морянин, рыбацкий сын.

— Туча не навек! — говорят рыбаки, выглядывая из окон.

И в самом деле недолго перебирал ветер-морянин свои водяные гусли. Наигрался. Протолкал он тучу в летнюю сторону, проволок за ней короткий облачный хвост — и снова открылось широкое небо, взыграло солнце, и все мы поняли: ушла красная весна, пришло нарядное лето…

Две недели не везло светлозерцам. Бились они, бились, ездили на своих лодках днем и ночью, полоскали сетки у всех берегов, а рыба не шла. Все испробовал Матвей: выставил остальные четыре поставушки, по очереди без конца гонял на пробу оба звена с тяговым неводом, совался на все другие тони Глубоцкого шара — в Заливы, на Подводные кошки — и дальше того — в Закошье, — ничего не помогало. Неводами, как решетами, цедили рыбаки воду, и, как в решетах, в сетях было пусто.

— Тут на одном бензине проездишься, — сердился Василий Сергеевич.

Успела я за эти две недели к своим голубчанам съездить, сына повидать, снова сюда приехать, а рыбы нет как нет.

На людей было жалко смотреть, вымотала их бездобычная двухнедельная работа.

Матвей первое время бодрился и других веселил шутками да прибаутками:

— Мимо нас серебристая не пройдет… Чего распустили морщины по аршину? Туча не навек!

А вот теперь и у Матвея язык потерялся: встал — молчит, пошел молчит, распорядился утром — и опять молчит. Да и все рыбаки как в рот воды набрали, ходят хмурые да понурые. Опустила крылья молодежь. Давно не слышно Оленькиных песен. Только Миша по вечерам возьмет в руки свою скрипку и долго играет живоголосую песню — будто где-то высоко лебеди летят да хорошо кричат.

Под конец двух недель началось в бригаде несогласье. Первый сдал Трифон Окулович.

— Никуда я больше не поеду, — заявляет он как-то утром.

— Да, пожалуй, хоть езди хоть не езди, толк один, — поддержал его Николай Богданов. И видно, что они на том и стоять будут.

Матвей от удивления первую минуту слова выговорить не мог. Потом спрашивает:

— Как это — «не поеду?»

— Да так… Воду попусту мутить нам уж прискучило, — отговорился Трифон Окулович.

— Зря людей мучишь, — наседает Николай на Матвея. — По этой рыбе через два дня в третий самая езда… Одним днем лето коротко не бывает.

И мог бы начаться большой разговор, да Матвей другое надумал:

— Ну, что ж поделаешь! Вас ведь не принуждают. Кто устал — отдохни…

И слова больше не сказал.

Видно, знал насквозь своих людей старый бригадир! Разговор этот был за завтраком, а как завтрак отвели, все по своим местам стало. Комсомольцы не сговаривались, а поднялись из-за стола — и в лодку. Анна Егоровна тоже долго не мешкала, пошла к берегу. А следом за ней, как гусиный выводок, и все звено потянулось.

На Степана Петровича шесть глаз смотрят: пойдет он к лодке или останется? И Матвей, и Трифон, и Николай знают, что останься Степан всему звену не езда. И видно, что сам Степан это знает, и, не отходя от стола, переступает: шаг к дверям сделает, подумает да снова к столу шагнет.

— До чего у тебя, Степан Петрович, ноги задумчивые! — смеется Матвей.

Взглянул Степан в окно, видит, что Анна Егоровна к лодке подходит, и сломя голову за ней.

Нечего делать нашим вздорщикам, поплелись и они.

— Самих себя, — говорю, — пересилили.

— Новинка старинку гонит, — шепчет Матвей и задумался.

Вечером, однако, бригадир отчитал Трифона с Николаем при всей бригаде:

— Так, говоришь, лето одним днем коротко не бывает? — спрашивает он Николая.

— Да ведь пословица, — оправдывается Николай.

— Старая пословица с новым веком ссорится, — говорит Матвей. Хотите, я вам расскажу…

— Давай, Матвей Лукьянович, рассказывай, — еще не дослушав, наперебой просят рыбаки.

Отложил было Матвей этот разговор на завтра, а когда завтра подошло, ударила первая гроза, ветер-морянин нагнал в Печору воды, а с водой пришла и рыба. В тот день светлозерцы отдыха не знали. Василий Сергеевич повез рыбу на приемный пункт и говорит:

— Этакую добычу не стыдно и сдавать.

— Не спали, так и укараулили, — говорит Анна Егоровна. — Не ты ли, Трифон Окулович, в первый день говорил, что рыбака одна тоня кормит? А удача прошла, ты свои слова и забыл?

А Трифон Окулович уже давно свою вину чует, за уши глаза заводит.

— Так ведь, — говорит, — из чашки в ложку не будет попадать, и ложку бросишь…

— У нашего Егорки на все отговорки, — смеется Матвей. — А только знаешь, Трифон Окулович, неживые у вас с Николаем речи-то: живое слово не на вашей стороне стоит, вы это и сами знаете. Пословицы-покойницы да поговорки-перестарки — только у