На оригинальной винтовой эстраде в виде ленты Мебиуса возник популярный коротышка телеведущий. Что и говорить, в своем жанре он был ас, но, глядя на него, я до сих пор содрогался. У меня перед глазами нет нет, да всплывал кровавый эпизод в терминале аквариуме. Но, судя по всему, после того случая популярность телеведущего, ставшего невольным участником драмы, и вовсе достигла заоблачных высот. Пожалуй, в этой самой популярности он мог соперничать даже со всенародным Федей. Публика завыла от восторга, едва он появился. Тряхнув мелкими рыжими кудрями, он принялся сыпать заготовленными остротами и приглашать на сцену артистов. Почти в каждом эстрадном номере содержался намек на коллизии нынешней избирательной компании. То с одной, то с другой стороны выдвигались и снова убирались мобильные телекамеры. Происходящее в главном зале Шатрового Дворца транслировалось по одному из центральных телеканалов, чтобы население могло приобщиться к процессу ликования. Особенно густо телекамеры были понатыканы вокруг столов, за которыми гуляли мы — элита Всемирной России во главе с Федей Голенищевым. Так что мы могли не только праздновать, но еще и наблюдать наш собственный праздник и наши торжествующие физиономии на телемониторах.

Следующие несколько часов до полуночи я провел в обществе самых разных знакомых, но в основном просидел в компании профессора Белокурова. Мы с профессором устроились в конце длинного стола, за которым обосновался Федя Голенищев с Петрушкой и свитой, банкир Наум Голицын, компьютерщик Паша Прохоров и прочие. Места, зарезервированные за Папой, все еще пустовали.

За столом толковали главным образом о тех жалких телодвижениях, которые производило уходящее правительство. Мы на разные лады иронизировали, острили и потешались над никчемными и позорными потугами наших завистников. У них даже не хватило духа с достоинством сложить свои полномочия. Непонятно, почему они так остервенились. Еще в свое время каждому из них были предложены хлебные места в новой государственной системе, которая возводилась в рамках Всемирной России. Особенно развеселила нас конфиденциальная информация, доставленная поздно вечером агентами Петрушки прямо из Дома Правительства. Подтверждались слухи о готовящемся указе правительства о «роспуске» и «упразднении» Всемирной России, которая «самым наглым образом захватила Москву», «изолировалась», а в дальнейшем, якобы, намеревалась «узурпировать власть и прибрать к рукам всю мать Россию». А что распускать то? — добродушно смеялись мы. Ведь Россия как таковая никогда не являлась официально зарегистрированной или утвержденной организацией. А тем более нечего было упразднять, поскольку Россия — не государственная структура. Это все равно что вдруг объявить, например, об упразднении ледохода… Словом, нелепость да и только!

Ровно в полночь начался специальный выпуск теленовостей, появились данные о результатах выборов. При 99 % явки, за нашего Федю Голенищева оказалось подано, как ни странно, 99,9 % голосов. Арифметика. Что и говорить: лучший ответ умалишенным задницам из правительства. Кстати, их тут же показали в новостях — эти задницы. Прямо скажем, не эстетическое зрелище. У них еще хватало духа что то толковать о якобы широкой народной поддержке прежнего курса, о патриотизме и о том, что в последнее время наметились зловещие тенденции ущемления всяческих свобод и подкопов под нашу конституцию. Они даже заявляли, что народ готов выйти на улицы, чтобы протестовать против безобразия, и призывали своих мнимых сторонников всеми возможными средствами противодействовать России. Ну чепуха, правда? Бросая подобные призывы, они, сами того не замечая, обнажали перед всем миром не только свое безмерное ущемленное самолюбие и нежелание расставаться с властью, но и полнейшую умственную деградацию. Как это, интересно, можно противодействовать России, а? Это позабавило нас еще больше.

Как только на мониторах высветилась информация о нашем решающем перевесе на выборах, освещение в зале стало фантастическим образом меняться. В пространстве словно расцветали ослепительные бесплотные цветы то самых нежных, то насыщенных оттенков. Зал наполнился звуками чудесной музыки. Мелодия была чуть чуть тревожная, словно предуведомляла о некоем надвигающемся необычайном событии. Особая и сложная партия была отведена ударным инструментам. Целых четыре группы музыкантов были размещены на хорах и в незаметных оркестровых ямах по бокам зала. Именно такое расположение и создавало особые эффекты акустики, впечатление живой музыки, льющейся из разных концов помещения и гармонично сливающейся в одну звуковую стихию. Вряд ли музыканты имели возможность хорошо слышать друг друга, однако их виртуозная игра была такой слаженной, как будто они тесно сплотились вокруг одного гениального и страстного дирижера, который заставлял их всецело повиноваться своей воле. Потом свет в зале погас совершенно. Послышались звуки фанфар, и сводчатый потолок целой ярко осветился паутиной движущихся, сбегающихся и разбегающихся разноцветных лазерных лучей.

Там в вышине, в самом верхнем ярусе, выдвинулись со всех сторон небольшие площадки, наподобие балконов без перил или, вернее, вышек для спортивных прыжков в воду, и образовали замкнутый ряд вроде балюстрады, на которой одновременно появилось несколько десятков юных гимнастов и гимнасток в почти прозрачных, золотистых костюмах. Не успели мы прийти в себя, как гимнастки и гимнасты, раскидывая руки и делая сальто мортале, принялись прыгать с вышек прямо в зияющую пустоту. Казалось, они рухнут на нас, на банкетные столы, но, не долетев до пола каких-нибудь двух трех метров, они легко и мощно, словно стая ангелов, снова взмыли в вышину, оттолкнувшись от едва видимой, необычайно тугой и упругой страховочной сетки или специальной пленки, которая оказалась растянута у нас над головами. Можно было даже хорошо рассмотреть лица бесстрашных прыгуний и прыгунов, их совершенные тела, стройные ноги и руки, длинные шелковистые волосы. Я невольно вздрогнул, когда вдруг абсолютно ясно увидел над собой знакомое лицо, хотя и мелькнувшее перед моим взором всего лишь на мгновение. Ей Богу, я сразу узнал эти странные глаза, в которых в тот миг сверкнули изумрудные искры. И мне показалось, что я разгадал, что таилось в этих глазах. Гимнастки и гимнасты взмыли ввысь, подброшенные изумительным батутом. Некоторые из них приземлились обратно на площадки, а другие, проделав в воздухе несколько головокружительных пируэтов, снова спружинили на батут. Все это время гремела восторженная музыка. Особенно, буйствовали цимбалы и тамбурины. Необыкновенные прыгуны, гуттаперчево гибкие, падали вниз, взмывали в воздух, соединяясь и разделяясь, и все вместе изображали стремительный захватывающий танец… С последним грандиозным аккордом, они одновременно оказались каждый на своей площадке, и свет под куполом погас. Когда же еще через мгновение свет зажегся, они исчезли, словно сказочное видение, но во мне еще некоторое время не могло улечься удивление. Я был уверен, что среди них была наша изумрудноглазая знакомая, столь ценимая Папой помощница и, якобы, моя тайная почитательница.

Папы до сих пор не было видно на празднике. Проем его личной ложи был совершенно задекорирован. Между тем все наши уже были здесь. В Маминой ложе на этот раз для лучшего обзора сняли полупрозрачные стекла и боковые панно. Там был накрыт стол с легкими закусками и фруктами, романтично горели толстые свечи, разливая вокруг теплый красноватый свет — уютно устроились наши: Наташа, старички, Мама и Майя.