Накануне того самого 1927 г. Бахметьев уже прямо указывал на фатальную неотвратимость столкновений «производственных инстинктов» (его собственный термин) крестьян-собственников со слабо национализированной промышленностью и торговлей, лишенных, по его в общем-то справедливому мнению, необходимой гибкости. Он писал о неизбежности новых производственных забастовок, вызванных обстановкой на «обменном конце» (его термин), и, соответственно, фатального повторения обстоятельств, приведших к первой капитуляции 1921 г. (под этим выражением Бахметьев имел в виду то, что после Кронштадского мятежа Ленин вынужден был провозгласить НЭП). Более того, прекрасно знавший уровень осведомленности и направленность мышления лидеров Запада в отношении России, Бахметьев прямо отмечал, что единственный выход — денационализация промышленности и торговли, и, как следствие, коренные политические изменения в СССР.

Но самое любопытное заключается в том, что когда в 1937 г. вся эмиграция начала обсуждать причины расстрела Тухачевского и иже с ним, то в издававшейся в Париже милюковской газете «Последние Новости» в номере от 2 июня (т. е. еще до расстрела) была опубликована статья, в которой, наряду с главной политической целью разоблаченного заговора — свержением Сталина, отказом от социализма во всех его проявлениях, в части, касавшейся социально-экономических планов заговорщиков', едва ли не один к одному был указан «сценарий» по Бахметьеву.

Короче говоря, Тухачевский и знал, и понимал, и уж коли вышел с таким предложением, то совершенно сознательно. А значит, шел на серьезную военно-политическую провокацию в крайне тяжелой для страны и государства ситуации.

В чем причина? По своей ли инициативе или же «по заказу»?

Сталин, например, сразу же понял, что именно по заказу оппозиции, от того-то немедленно и отстранил ретивого «стратега» от поста начальника Генштаба, отправив его командовать Ленинградским военным округом — поближе к той самой «стратегической коннице». Правда, «стратег» и там не угомонился и продолжал бомбардировать своими «прожектами» кремлевское руководство. Но при всем том Сталин, ко всему прочему, вынужден был осознать и другое — ни самого «стратега», ни, тем более, стоящие за ним и направлявшие его силы из стана оппозиции просто так, голыми руками не возьмешь: слишком уж опытная рука водила пером «задумчивого юноши в тужурке хаки».

Выше уже подчеркивалось, что агентуру влияния чрезвычайно трудно поймать с поличным, ибо буквально все, что она делает, очень легко списать на что угодно — от общей обстановки до элементарного обмена мнениями и добросовестных заблуждений. И Сталину пришлось потратить немало времени и сил, чтобы серьезно, аргументированно и документально доказать возникшие серьезные подозрения в отношения «стратега». Тот же путь вынуждена была проделывать и шагавшая нога в ногу с ним британская разведка.

Теперь о втором замкнутом круге, который, учитывая, что речь идет о предложении начальника Генштаба, назовем «Контрольный фон».

Именно ради контроля согласимся на допущение гипотетического предположения: как начальник Генштаба Тухачевский был обеспокоен резко нараставшей в том самом 1927 г. угрозой вооруженного нападения на СССР, как с Запада, так и с Дальнего Востока. Потому-то и вышел с таким предложением о танках как бы вдогонку к уже сверстанному плану развития вооруженных сил страны.

Из истории хорошо известно, что угроза войны в 1927 г. была нешуточная, и потому очень сильно беспокоила высшее руководство СССР. Однако, допустив такой гипотетический вариант, тут же приходится отвечать на резонный вопрос: а почему надо было так шарахаться, фактически перейдя грань здравомыслия — в сторону одного вида боевой техники (тогда нигде в мире еще не сложились необходимые предпосылки для выделения танковых войск в отдельный род войск, так как самих танковых войск в их современном понятии еще нигде не было), к тому же очень молодого, не устоявшегося, чрезвычайно подверженного в те годы всевозможным, вплоть до фантастических, зигзагам конструкторской мысли? Кроме того, никаких условий для реализации такого предложения не было.

Если возникает реальная угроза нападения, то дело профессиональной чести начальника Генштаба выдвинуть на срочное рассмотрение руководства государства комплекс адекватных угрозе мер по ускоренному, дополнительному укреплению обороноспособности государства, а не выдвигать предложения по тотальному разорению страны с тяжелейшими политическими последствиями, тем более столь однобокие. Именно комплекс адекватных угрозе мер — это и есть предназначение Генштаба. За то его и называют — «мозг армии». Так неужели же следует опускаться до мысли о том, что этими 100 тысячами танков Тухачевский планировал перегородить хотя бы западную границу СССР?!

Таким образом, мы вынуждены вернуться к тому, что это была серьезная военно-политическая провокация, ибо по другому оценить предложение о призыве в армию от 300 до 500 тысяч человек из числа озлобленных мужиков невозможно (экипажи тогдашних танков составляли 3 человека, и еще как минимум по 2 человека для технического обслуживания на танк, итого, из расчета на 100 тысяч затребованных танков, получается как минимум 500 тысяч человек).

Так зачем же ему понадобились в армии 500 тысяч человек из числа озлобленных на центральную власть деревенских мужиков? Это именно тот самый вопрос, который наверняка задал себе и сам Сталин, не мог не задать, тем более если учесть, что он лучше и глубже Анри Барбюса видел, что вся оппозиция перешла к агрессивным действиям «по определенному боевому плану». И ответ, как всегда, мы найдем в разведывательной информации того времени.

29 января 1927 г., т. е. непосредственно в период подготовки плана развития советских вооруженных сил с одним «решающим средством» в лице «стратегической конницы», высшему военному командованию СССР, в т. ч. и Тухачевскому, был представлен объемистый и совершенно секретный документ под названием «Оценка международного и военного положения СССР к началу 1927 г.». В этом самом документе, в части, касающейся задач военной разведки на 1927 г., так прямо и указывалось, что «для оттяжки войны нашего союза с капиталистическим миром и улучшения нашего военно-политического положения». То есть, опираясь на достоверные разведывательные данные, IV управление штаба РККА — так называлась тогда предтеча ГРУ — совершенно отчетливо видело реально угрожавшую безопасности СССР перспективу и потому именно так сформулировало свои же задачи.

Это означает, что вопрос о войне был не нов и постоянно стоял в повестке дня, и «стратег» это знал еще в начале 1927 г. Тем не менее в план развития советских вооруженных сил он воткнул уникальный пассаж о «стратегической коннице», а менее чем через год, когда обстановка в мире накалилась до предела, схватился за голову и потребовал от высшего руководства государства — нет, не 100 тысяч танков, а призыва в армию тех самых 500 тысяч озлобленных на центральную власть мужиков.

Между тем военная разведка, а следовательно, и все высшее военное руководство страны, прекрасно знали, что еще в июне 1926 г. в Лондоне состоялась секретная англо-германская конференция на полуофициальном уровне, во время которой рассматривался вопрос об организации вооруженного нападения на СССР объединенными силами Запада, в первую очередь Великобритании, Франции и Германии. Состав участников конференции смахивал на «путеводитель» по тем замкнутым кругам и лабиринтам, которые нам приходится теперь обследовать: от Великобритании — заместитель министра иностранных дел по разведке Локкер-Лэмпсон и британский нефтяной «король» Генри Детердинг, а от Германии — ярый «западник» и отъявленный русофоб, ставленник наиболее реакционных кругов экономической элиты Веймаровской Германии генерал Макс Гофман,[35] а также германские политики прозападной ориентации — фон Клейст и фон Курсель.