Неужели Трескучий был более влиятелен, чем Селиванов и его службы?

Сейчас же в сознание Куропёлкина ворвалось будто бы неожиданное для него соображение.

«Блажь испарилась…»

Чья блажь? Именно его Куропёлкина. Блажь. Каприз его куражного состояния! Вместе с этим осуществлённым капризом испарился интерес его к Баборыбе. Ату её! Не жестоко ли? Людмила Афанасьевна Мезенцева прекрасно знала, на что шла, а теперь и вовсе готова была стать столбовой дворянкой. Конечно, в своей дури и дерзости Куропёлкин мог на мгновения вообразить, что стараниями команды профессора Удочкина будет выловлена именно Баборыба (являлись же ему баборыбы в карибских водах, где он капитанствовал на плавучей скамье «Нинон»). Лопух он и есть лопух!

Ну ладно, Баборыба, эта дама, если и сама в чём-то доставила неприятности себе, а из-за блажи Куропёлкина и своему телу, то всё равно пряники, намеченные ею, выбьет, среди прочего, может, яхту и даже один из Ионических островов. Что её жалеть? Надо было жалеть себя, Куропёлкина. Сам нарвался.

Но вот Нина Аркадьевна Звонкова. В честь которой пучком лунных лучей было названо плавательное средство «Нинон».

О ней-то в пору требований своего куража и взрыва блажи («Подавайте мне Баборыбу для совместного проживания!») он не думал. Не задумывался, приятно ли это ей будет или неприятно. А ему давали понять, что, да, будет неприятно. Однако тогда ему было наплевать на чувства Нины Аркадьевны. Ей-то что? Ей-то какой интерес к затеям изверга и насильника? Что ей-то досадовать?

Теперь Куропёлкин задумался.

По всей вероятности, были и интерес, и досады. Не исключено, что была и боль…

И что?

А ничего.

Возможно, он в чём-то и виноват. Но вставать теперь перед Ниной Аркадьевной на колени и рвать при этом рубаху на груди вышло бы полным обалдуйством.

Нина Аркадьевна рассмеялась бы.

Хуже того, он поставил бы её в глупейшее положение. Ей стыдно стало бы из-за необходимости общения с подсобным рабочим.

Следовало заканчивать копаться в степенях своей вины и своих чувств. И не только в случае с госпожой Звонковой.

А то и впрямь: моряк с печки бряк.

Принял решение, и не копошись!

И Куропёлкин перестал копошиться.

Однако прожил пять недель кое-как. В одиночестве и в скуке тоскливого ожидания. Вытерпел. И никакие иные выходы из созданной им же самим жизненной ситуации в себя не допускал. Мысли о них отгонял от себя.

И всё же нашёл занятия, способные дать ему если не развлечения, то хотя бы отвлечения от сумрачных мыслей и поганых видений.

То есть что значит нашёл? Просто тело его вспомнило о том, что Е.М. Куропёлкин — кандидат в мастера спорта по акробатике, и хватит Евгению Макаровичу бездельничать, посиживая на стульях и останкинской скамье, и валяться в пустых раздумьях на лежанке.

Ну, и пошло…

И через месяц Куропёлкин был тем самым Куропёлкиным, какой некогда во Владике на флотских соревнованиях стоял Нижним в рекордной пирамиде. Занятиям его с охотой посодействовал Селиванов. Именно его усердиями были добыты для Куропёлкина гимнастические снаряды, и серьёзные, и мелкие вроде гантелей и гирь. Поначалу Селиванов был доволен. Потом стал нервничать. Советовал не перестараться и не доводить дело до травм. Куропёлкин его не слушал.

— Евгений Макарович! — возмущался Селиванов. — Вы словно стараетесь навредить себе! Вы злитесь! Злость не нужна сейчас ни вам, ни делу!

А Куропёлкин и впрямь упражнялся теперь со злостью. Или даже со злобой. На самого себя. Но соображал, что калечить себя ему невыгодно. И постарался сдерживать свои оздобления.

— Успокойтесь, — сказал он Селиванову, — попадать в ваши госпитали и санатории я не собираюсь.

И более Селиванова не раздражал.

Обещанные тюбики для поддержания сил Куропёлкина приносил порученец Анатоль или, по собственной же аттестации, креативный топ-менеджер. Склонный к болтовне, теперь он больше помалкивад, а на Куропёлкина взглядывал настороженно или даже испуганно, будто имел дело (был вынужден) с приговорённым к пожизненному заключению. Лишь однажды Анатоль пробормотал (к чему бы вдруг?): «Да, какие метаморфозы происходят с нашей милой Баборыбой…», но, не дождавшись ответных слов (или вопросов) Куропёлкина, притих. Изменений форм и линий Баборыбы из своих окошек Куропёлкин пока не наблюдал, а о прочих её метаморфозах знать не желал.

Убираться в Избушке по-прежнему приходила горничная Дуняша.

Общение их выходило неловким. Куропёлкин опасался каких-либо вопросов Дуняши. Или даже её ехидств. А Дуняша, скоро понял Куропёлкин, старалась не раздражать его (и тем самым привлекать его внимание) громкими или, скажем, скрипуче-скребущими звуками. И оба они молчали. Но ради чего-то Дуняша сюда приходила. Не ради лишь протирки мокрой тряпкой полов или удаления пыли, какой в Избушке в принципе не было?

Это уж точно.

Проще всего, если бы Дуняша спросила, звонил ли Башмак и нет ли новостей от Бавыкина.

Не звонил, новостей нет.

И всё же Дуняша не выдержала и произнесла:

— Вот ты, Куропёлкин, на турнике кувыркаешься, может, дурью маешься, а Нина Аркадьевна страдает…

— Не печалься о хозяйке! — сухо сказал Кропёлкин. — Мы с ней находимся в разных мирах.

Позже подумал: «Или в разных формах нашего мира. Она — в его солнечно-блистающем шаре. А я — уткнувшись рожей в угол фибрового чемодана».

Наконец Куропёлкин услышал от Селиванова:

— Евгений Макарович, вы готовы к действию?

— Готов, — буркнул Куропёлкин.

— Ну и замечательно, — сказал Селиванов. — Завтра мы вас заберём.

Не сразу, но всё же Куропёлкин нажал на деревянный гвоздь Башмака.

— Сергей Ильич, — сказал Куропёлкин, — завтра меня забирают.

— Вы всё же согласились… — задумался Бавыкин.

— Так вышло, — вздохнул Куропёлкин. — Житейские обстоятельства.

— Жалко, — сказал Бавыкин. — Но что поделаешь… Ваш выбор…

— Да, мой! — твёрдо и будто с вызовом выпалил Куропёлкин.

— У вас, Евгения Макарович, нужда в каких-либо советах? Или рекомендациях?

— Да, — сказал Куропёлкин.

— Повторюсь. Никаких скафандров и новейших изобретений. Из металлов — лишь мелочи.

— Рабочие комбинезоны возможны?

— Возможны. Бельё простое. Возможна тельняшка. Возможен танковый шлем. Но лучше — меховая ушанка, пушистая, с опущенными ушами. Очки… В крайнем случае — очки байкера. Хотя важно было бы обойтись без стекол. Есть возможность снабдить вас накладными и раздвижными ресницами. А всё остальное сами определяйте. Вы человек разумный.